Одно сплошное Карузо - Василий Аксенов

В пяти шагах от него парни в ярких кашне, в американских штанах, обтягивающих задницы, размахались руками. Джок усиленно там ораторствует. Какой все-таки национальности этот тип? Говорит по-английски и по-норвежски, на шее амулет из Океании, сам черный, а глаза голубые, мутные.

– Эй, Карл, там Кронштадт?

Карл взглянул на север. Только опытный взгляд мог угадать за взлохмаченным горизонтом, там, где чуть просветляется небо, полоску земли.

– Вероятно. Должно быть, так… уже Кронштадт.

– А там?

На юге явственно виднелись низкие берега. С такого расстояния они ничем не отличались от берегов Дании или устья Эльбы. Но почему сжимаются пальцы и на горло ложится тяжелая лапа?

– Там Ораниенбаум, – глухо проговорил Карл, – а дальше Петергоф. Раньше там был красивый дворец и парк. Много статуй, фонтаны. Очень красиво. Сплендид пэлас!

Кто его тянет за язык? Был дворец, был парк, многое было раньше. Все уничтожено, разбито в прах. Так кто же его тянет за язык?

– Приходилось здесь плавать, Карл? – спросил один из юнцов.

Карл резко повернулся к ним. Ребята смотрели на него с интересом, и Джок тоже впился ему прямо в глаза, медленно, издевательски улыбаясь. Не дождавшись ответа Карла, он крикнул:

– Блокада, Карл, а? Тяжелые воспоминания?! Расскажи-ка нам, ну!

– Иди ты к черту, – сказал Карл, поднял воротник куртки и уставился в кипящий, расходящийся надвое, след. Несколько фраз помогли ему разобраться в своих чувствах. Да, конечно, с самого начала этого рейса, когда он узнал, что «Гамлет» идет в Ленинград, в нем начали оживать, проникать сквозь преграду многолетнего сопротивления воспоминания прошлого, подспудно лежавшие в душе. Сейчас он понял, что ему уже не уйти от этого. Ежесекундно меняющаяся водная поверхность принимала самые неожиданные очертанья. Мелькали знакомые лица – Краузе, Юлиус Петерман, обер-лейтенант фон Ирмер, Фриц – люди, истребленные на этой земле. Пеленой шел перед плазами дым побоища, и уже не видно стало волн, и сопровождавшие пароход чайки приобрели облик пикировщиков.

1941-й. Карлу 25 лет. И всем, кто сидит рядом с ним на танке, примерно столько же. Они уже протарахтели по всей Европе, молодые, вонючие, яростные. Такими они ввалились и сюда. Глотки поглощали спирт и изрыгали воинственные песни, пальцы нажимали курки, каски стучали на черепах. Пыльный мир ложился под гусеницы танка, и недалеко уже был громадный город, сулящий победителям недурные развлечения. Но вдруг город оглушительно рявкнул, что не собирается сдаваться. Они впервые напоролись на такую ожесточенную оборону. Но даже тогда никто не ожидал разгрома, а Юлиус, бывший студент, даже орал: белокурые бестии, это ваша первая драка! Отомстим за великого Фридриха! Оставшиеся в живых потом анализировали поражение. Кому это нужно? Карл теперь понимает, что если бы они даже взяли этот город, исход все равно был бы тот же. И дело тут не в коммуникациях. Почему человеку не дают разобраться в своих поступках, а сразу впихивают его ноги в сапоги, нахлобучивают каску, суют автомат и гонят за тридевять земель подыхать за великую Германию или еще черт знает за что? Да, они действовали тогда как роботы, и он, и Краузе, и фон Ирмер, и даже напичканный идеями Ницше Юлиус Петерман. Все они казались друг другу хорошими, сплоченными парнями, каждый был обыкновенным человеком, а вместе делали черное и погибельное дело. И не думали, не думали, не думали! А вот теперь подумай, Карл, единственный оставшийся в живых рядовой 2-й роты 4-го батальона. Ты уже тогда пытался пораскинуть умишком, как-то связать дикие нелепости своей судьбы. Ты уже тогда заколебался. Может быть, поэтому тебя и оставили в живых? Чтобы пятнадцать лет спустя ты, облазивший весь мир сорокалетний человек, вернулся сюда и подумал, и снова вспомнил об этой стране, о ее гневе, о ее людях, о…

– Помните, мальчики, вы представители свободного мира, – услышал он вдруг голос Джока. – Дайте это понять русским. Будьте настороже. Наша миссия…

– Какая к черту миссия! – заорал Карл. – Что ты мелешь, кретин? Мы идем сюда для того, чтобы взять доски, закупленные фирмой. И все! Понятно вам, ребята? Взять доски и отвезти их в южную Францию.

Джок сжался, будто готовясь к прыжку, и зашипел, глядя на Карла, как на смертельного врага:

– Ты лучше расскажи мальчишкам, сколько русских девок на твоем счету. Небось служил в войсках СС? Такой ариец…

– Не был я в СС! – истерически взвизгнул Карл. – Я был солдатом, просто тупым солдатом. А командовали нами сволочи вроде тебя, Джок. Кстати, я кое-что слышал о твоих делишках в Хайфоне.

(Апперкотом, что ли, ему двинуть под подбородок?)

Джок медленно крался вдоль борта к нему, держа руку в кармане штанов. Там у него всегда лежал кастет. Парни деловито окружали их, разглядывая с профессиональным интересом. Словно почувствовав себя на стадионе, они разом сунули во рты новую порцию жвачки.

– Ставлю три против одного за Карла, – брякнул кто-то.

В последний момент перед прыжком Джока и взмахом кулака Карла с треком распахнулась дверь капитанской каюты и за комингсом появился сам майстер Бюрке. Седые пучки его бровей удивленно поднялись и затем сошлись на переносице, демонстрируя гнев. Энергично выпятился стиснутый замызганным кителем живот. Про капитана болтали на судне, что он покупает новый китель только тогда, когда уже некуда перешивать пуговицы.

– В чем дело, дети? – сурово спросил он. – Карл, успокойся. Джок, отправляйся в каюту.

Карл прислонился к борту, а Джок стал спускаться вниз по трапу, оборачиваясь и грозя глазами.

– Что это происходит на моем судне? Отвечайте!

– Агитирует тут, – буркнул Карл.

Бюрке вздохнул:

– Вздорный малый. Вчера поцапался с коком – домогался, нет ли у него в родне негров. Видно, в Марселе придется с ним расстаться.

– Я вас предупреждал, майстер.

– Верно, верно. Ну, ладно – все по местам.

Брови капитана взлетели, сигналя отбой, добродушное лицо расплылось в улыбке, и он удалился. Карл криво усмехнулся и полез наверх. Хотелось побыть одному перед лицом наплывающих воспоминаний.

На ботдеке ветер сразу схватил его за локти и повернул лицом к югу. Там, на берегу, уже явственно проступала зеленая полоса садов, белели пятнышки каких-то строений. В хороший бинокль можно было бы сейчас рассмотреть даже машины на дороге. Карл вспомнил, как они по очереди смотрели на Ленинград в бинокль фон Ирмера.

Это было уже после взятия Петергофа. Петергоф. Уютный дачный городишко, а там возле моря в парке такая красота! Тот дом был недалеко от парка. Они вошли в него, гогоча и стуча сапогами, так же как входили во французские и греческие дома. Поставили в углу оружие, разбросали амуницию, развалились на кроватях, на диване, на полу. Хозяева были оттеснены на чердак. Впрочем, Карл и не замечал, что там были какие-то хозяева. Когда только мелькнет какая-нибудь робкая тень. Цурюк! Геен цум тейфель! – и тень исчезает. Так было до тех пор, пока он не столкнулся в саду с Ниной.