Китайские дети - Ленора Чу

– Важнейший мой труд только начинается, – объявил он мне, получив под опеку внучку. Дядя Куанго наличные в уплату кружков и факультативов возит тележками, повелевает домашними заданиями, добывает подарки учителям и ездит на экскурсии. Его внучка переезжает к нему в квартиру в будни – у нее там своя кровать, и эта миграция на срок с понедельника по пятницу дается ей легко: достаточно зайти в лифт и нажать на кнопку. Отец девочки, мой троюродный брат, купил квартиру в том же доме, где живет Куанго, исключительно с этой целью.

У Рэйни же, напротив, было всего двое надежных взрослых – мы с Робом. Дедушки и бабушки остались за океаном, и поэтому привлекать родственников к опеке мы не могли, а я прогибалась под грузом циркуляров, написанных на моем втором языке. Я нашла благодарную работу писателя, а позднее и телекорреспондента и не собиралась бросать все это в угоду учительнице Чэнь.

Думала, что научилась держать равновесие канатоходца и справилась с угрызениями совести, – пока не надвинулся День прародителей и не доказал, что я заблуждаюсь. Ничто так не возмущало хрупкого равновесия нашего хозяйства, в котором вечно не хватало рук, как этот конкретный праздник.

«Это добродетель нашего китайского народа – почтение к старикам. Наши прародители вложили столько любви, что теперь, когда они состарились, мы обязаны делать для них все возможное», – сообщила нам записка от учительницы. В записке нам было велено отправить в садик в грядущий четверг дедушку или бабушку – на празднование «сыновнего послушания».

Неувязочка.

– Дедушки и бабушки Рэйни живут в Соединенных Штатах, – сказала я учительнице Чэнь, когда забирала Рэйни.

– Ну, тогда Рэйни не сможет участвовать, – ответила Чэнь. – Пусть сидит дома.

– Бухаоисы – приношу извинения, – я уверена, Рэйни хотел бы участвовать, – возразила я.

– Тогда вы с ним приходите, – отрезала Чэнь.

– Я работаю и не смогу вырваться, – сказала я.

– В таком случае пусть сидит дома.

Вот так мне пришлось умолять, чтобы меня отпустили с работы и я могла бы изображать бабушку собственного сына. Я вошла в комнату младшей группы № 4, опоздав на две минуты, и обнаружила там пару десятков дедов и бабушек, рассаженных на крошечных стульчиках; все пели песню 1952 года о труде.

Я глянула на Рэйни. Вид у него был до странного отчужденный, и он избегал моего взгляда.

Я вновь посмотрела на Рэйни, но он, похоже, вознамерился меня не замечать. Может, все потому, что его «бабушка», назначенная на один день, вообще-то родила его? Вряд ли трехлетка ощущает на себе давление среды, но в тот миг я осознала: Рэйни кое в чем отличается от одногруппников настолько, что не скроешь. Все еще хуже оттого, что китайская культура сосредоточена на коллективном, а не личном, и я наблюдала, как психология Рэйни уже смещается в том направлении. Ему было неловко, потому что он выделялся.

Дети хлопали себя по коленкам под «Большого петуха, большую курицу», а затем под другую развеселую песенку, посвященную любимым темам Партии – работе и труду, – и наконец учительница Чэнь добралась до сути праздника – до урока сыновнего послушания.

– Дети! – воскликнула учительница Чэнь, дважды хлопнув в ладоши. – Давайте скажем нашим бабушкам и дедушкам: «Вы так упорно трудитесь!» Бабушки и дедушки – старшие, давайте выкажем наше почтение и сделаем нашим старейшинам массаж!

Массаж старейшинам?

Заскрипели стульчики, дети встали и забежали за спины своим дедам и бабкам. Сидя на своем микро-стульчике, я оказалась одной высоты с Рэйни, когда он подошел.

– Привет, Рэйни! – сказала я, приглаживая ему волосы.

– Тай синькулэ – ты так упорно трудишься! – скомандовала учительница Чэнь. – Говорим, дети!

Дети подхватили.

– Тай синькулэ – ты так упорно трудишься! – пропищала детвора, глядя на своих стариков. Рэйни удалось промямлить что-то в мою сторону.

– А теперь массируем старших! – объявила Чэнь.

Рэйни обошел мой стул и положил ручонки мне на спину. Остальные дети сделали то же самое, и я осознала, что воспитанники репетировали эту церемонию на занятиях. Рэйни мял меня вяло – так прикасаются к стенке, на которой еще не досохла краска, но вскоре все и закончилось. Двадцать семь детей помассировали спины двадцати семи китайским старейшинам, а двадцать восьмой – мой сынуля – погладил по спине свою мать-американку.

В тот вечер Рэйни простонал:

– У меня нет бабушек и дедушек.

Само собой, они у него были – четыре штуки, но жили на другой стороне планеты. Переезжать к нам не хотелось ни одному.

Близился китайский Новый год, важнейший праздник китайского календаря, и я пронюхала, что остальные родители уже готовят изысканные дары. Я сообразила, что пора несколько подпитать гуаньси – отношения с учителями Рэйни. Бабушек и дедушек Рэйни под рукой не было, разделить нагрузку его образования мне было не с кем, но мать, очень заинтересованная влезть в громадную шкуру китайского родителя, у него имелась.

С задачей покупки подарков я справиться могла.

Я оказалась в магазине «Кауч»[6] в Хьюстоне, когда отправилась посреди года повидать родителей, Рэйни прихватила с собой. День в торговом центре был вялый, и, когда продавщица в «Кауче» выяснила, что именно я хочу купить, она принялась увлеченно таскаться за мной.

– О! – сказала она, встрепенувшись. – Вы подарки ищете? Для китаянок?

– Да. Мне надо два…

– Да! Для китаянок! – воскликнула она. – Китаянки ходят сюда толпами и скупают сумочки на тысячи долларов. Очень хорошие клиенты!

Налоги на ввоз взвинчивают цены на зарубежные торговые марки в Китае вдвое, а то и втрое, и потому китайский потребитель при деньгах начал летать за покупками в Европу, Штаты, Гонконг и Корею. Хьюстонская продавщица приметила сумочку с ремешком и ярко-синими «К», огладила буквы пальцем – и выдала диагноз покупательским привычкам зажиточных китаянок:

– Китаянки любят все, что начинается на «К». Любят металлические эмблемы с дилижансом и лошадками, потому что это классика. Обожают лакированную кожу, яркие, броские, пластиковые цвета. Любят молнии, чтобы ничего не было открыто и уязвимо. И еще ремешки, чтобы носить вот так, – завершила она, вешая сумку на плечо. Пока она говорила, слова из нее сыпались все быстрее, и все, о чем вещала, она показывала: логотип, кожа, молния, ремешок.

Я высадила полтысячи долларов на сумочки, у каждой – все четыре обязательных атрибута, и понадеялась, что привлеку к своему сыну немножко внимания. Рэйни недоумевал. По дороге из торгового центра он выпалил: