Полукровка.Тень на свету. Книга первая - Кристина Высоцкая

– Эль, а как ты стала Анде?

От неожиданного вопроса девушка подавилась последним пирогом, закашлявшись так, что на глазах выступили слезы. Кое-как восстановив дыхание, она озадаченно посмотрела на спутника:

– Зачем это тебе?

– Ты такая красивая, могла бы выйти замуж. Так все девушки поступают, – смутившись, сбивчиво пояснил Кир.

– Я не все, – покачала головой Эля, – да и выбора у меня особого не было. – Воспоминания перенесли ее на семь лет назад, в то время, когда и без того нелегкая жизнь сделала крутой поворот…

…семь лет назад…

То утро началось как обычно – с первыми лучами солнца, заглянувшего в узкое чердачное окно, где в крохотной, вечно пыльной комнатке ютилась двенадцатилетняя Эля. Не дожидаясь криков отчима, девочка быстро натянула старенькую одежду и, стараясь не шуметь, спустилась во двор. Когда она доставала из колодца, расположившегося в дальнем углу, ведро с водой, рассохшийся ворот громко скрипнул, заставив ее вздрогнуть и втянуть голову в худенькие плечи в ожидании гневных воплей. Но было по-прежнему тихо, и Эллия, торопливо умывшись ледяной водой, отчего ее кожа покрылась мурашками, выплеснула оставшуюся воду в траву и побежала в сарай, кормить кур да забавных пушистых кроликов.

На крыльцо, почесывая волосатую грудь в распахнутом вырезе просторной рубахи, вышел ее отчим Харум – еще не старый, но уже обрюзгший мужчина лет пятидесяти с внушительным животом, туго обтянутым простой холщовой рубахой. Пряча ненависть глубоко на дне глаз, Эля постаралась быстро проскочить мимо него в дом, но грубая рука успела схватить ее за тонкое предплечье, оставляя очередные синяки, во множестве «украшавшие» тело девочки.

– Куда это ты торопишься? – дернув Элю к себе, Харум дыхнул ей в лицо кислым запахом перегара. – Животину накормила?

– Накормила, – старательно отворачиваясь и пытаясь не морщиться, буркнула девочка, борясь с тошнотой.

– Чего морду воротишь, хурсова девка?! – он со всей силы сжал пальцы, заставляя Эллию кривиться от боли, упрямо сдерживая слезы.

– Отпусти, – побелевшими губами едва выговорила она, – мне на кухню надо.

Несколько мгновений отчим наслаждался искаженным личиком, а потом оттолкнул Элю от себя. Больно ударившись о косяк, она едва сдержала невольный крик и быстро, пока Харум не передумал, шмыгнула на кухню, торопливо наливая горячую воду в таз и сгребая со стола грязную посуду, оставленную выпивавшими накануне отчимом и братцем.

Рука, на которой уже отчетливо проступали следы пальцев, нещадно ныла, но к этой боли девочка успела привыкнуть за три года, прошедшие со дня смерти приемной матери – единственного человека, любившего безвестную сироту. Она одна как могла защищала кроху от побоев и жестокости мужа да родного сына, прикрывая своим телом и утешая, когда девочка, после несправедливой трепки, забивалась на чердак и, уткнувшись личиком в колени, горько плакала. За эту любовь она и расплатилась своей жизнью.

Напившись в очередной раз, Харум поймал Элю на лестнице и уже занес руку для удара, когда на ней повисла его жена, умоляя не трогать девочку. Отпихнув хрупкую женщину, отчим не рассчитал силу, и Элайна, не удержавшись на ногах, скатилась по крутым ступенькам, безжизненно распростершись на полу. С криком «Мама, мамочка!» Эллия, забыв про отчима, непонимающе смотрящего на неподвижное тело жены сквозь алкогольную пелену, слетела по лестнице и упала на колени, сжимая уже мертвую руку и отчаянно рыдая.

Впервые в жизни Харум молча развернулся и ушел в спальню, не реагируя на плач малышки привычной злобой, а через какой-то промежуток времени в доме появились чужие люди, оторвавшие Элю от тела матери. Чьи-то руки уложили отупевшую от горя и слез девочку в постель и заботливо укутали одеялом, напоив теплым настоем успокаивающих трав. И эта ласка была последней, которую Эллия запомнила.

Нескончаемая череда побоев стала привычным делом, но теперь ее некому было защитить, и девочка как могла училась выживать. Через месяц из дальней поездки вернулся родной сын Харума, восемнадцатилетний Барлаф, отсутствовавший почти полгода, и, узнав от отца о смерти матери, в которой тот с какой-то мстительной радостью обвинил беззащитную девочку, напился и избил Элю до полусмерти.

Больше двух месяцев она пролежала в постели, борясь за свою жизнь, и все это время за ней ухаживала толстая, ворчливая соседка, которой протрезвевший Харум, испугавшись, что сына казнят за убийство, если девочка не выкарабкается, щедро заплатил. Вот только жалости эта женщина к сироте вовсе не испытывала, обходясь с ней грубо и без малейшего тепла, согласившись присмотреть за больной из ненасытной жадности. Но Эля поправилась, и все вернулось на привычный круг. Все обязанности по дому легли на плечи девятилетней девочки, но как она ни старалась, и отчим, и Барлаф постоянно находили повод ее наказать.

Три года тянулись чередой безрадостных дней, не принося Эллии ни проблеска надежды, лишь разжигая в ее сердце ненависть, которую она тщательно скрывала, мечтая о том дне, когда сможет вырваться из полного жестокости дома и отомстить за смерть матери.

В те минуты… могла ли она знать, что мечты имеют свойство сбываться в своей, извращенной форме?..

Наведя порядок на кухне, Эля приготовила завтрак и успела прибраться почти во всем доме, когда из своей комнаты наконец-то выполз опухший от вчерашней пьянки «братец», щуря покрасневшие, слегка заплывшие глаза. Зная, что в таком состоянии с ним лучше не оставаться наедине, девочка хотела спрятаться на чердаке и уже почти поднялась по чердачной лестнице, когда сильная, несмотря на разгульную жизнь, рука сдернула ее вниз. Больно ударившись спиной, Эля упала на пол. Глумливо захохотав, Барлаф протащил ее по полу, крепко сжимая щиколотку, отчего платье высоко задралось, и с удовольствием глядя в расширенные от страха глаза. Он отпустил лишь тогда, когда девочка пересчитала и без того ноющей от удара спиной верхние ступеньки лестницы. Навалившись на тонкое, как молодая осинка, тело Эли, он жадно зашарил по едва наметившейся груди грубыми пальцами, все больше распаляясь от молчаливого сопротивления «сестрицы», когда снизу раздался окрик отца:

– На кой тебе сдалась эта девка? – в голосе Харума звучало полное равнодушие с еле уловимой ноткой брезгливости. – Смотри, сломаешь ее, кто нам прислуживать будет. Да и не годна она. Баба должна быть такой, чтоб ухватиться было за что, а она… тьфу!.. кожа да кости.

– Кому, может, и не годна, а мне сейчас и такая сойдет! Давненько у меня никого не было, – стиснув хрупкие запястья, он разорвал ветхое платье, обнажая покрытое синяками тело.

– Только не переусердствуй, – поморщился отчим, выходя из дома и бросив напоследок: – Ей еще ужин сгоношить надо. Смотри, чтоб на ноги встала.