Белое сердце - Хавьер Мариас

Я, со своей стороны, тоже все время непроизвольно улыбался Луисе, пока шли приготовления к беседе и наши услуги еще не требовались (она оставила без ответа половину моих улыбок — как-никак ей предстояло инспектировать мою работу), а когда все сели и беседа началась, я уже не мог смотреть на нее и улыбаться ей: ее ужасный стул стоял позади моего ужасного стула. Сказать правду, наше вмешательство потребовалось не сразу: после того, как журналисты были, наконец, выставлены («Все, хватит!» — объявило им наше высокопоставленное лицо, поднимая руку, ту, на которой было кольцо), камердинер или фактотум закрыл дверь снаружи, и мы остались вчетвером для высокой беседы (мы с Луисой держали свои блокноты наготове) — внезапно повисла пауза, неожиданная и очень неловкая. Моя миссия была деликатной, и я напряг слух в ожидании первой фразы, которая задала бы тон беседе и которую я тут же должен был перевести. Я посмотрел на наше высокопоставленное лицо, потом на другое высокопоставленное лицо и снова на наше. Она в замешательстве рассматривала свои ногти и сливочно-белые пальцы, он похлопывал себя по карманам пиджака и брюк, но не как человек, который ищет что-то и не может найти, а как человек, который делает вид, что не может найти чего-то, чтобы выиграть время (так безбилетный пассажир под взглядом контролера ищет билет, которого у него нет и не было). Ощущение было такое, будто мы находимся в приемной зубного врача, в какой-то момент мне даже показалось, что наше высокопоставленное лицо сейчас вынет из карманов и начнет раздавать нам иллюстрированные журналы. Я позволил себе обернуться и посмотреть на Луису, вопросительно подняв брови, но она жестом (не очень строгим) порекомендовала мне сохранять спокойствие. Наконец испанское высокопоставленное лицо вынуло из кармана (по которому перед этим он хлопнул раз десять, не меньше) портсигар (довольно безвкусный) и обратилось к своей британской коллеге:

— Вы не против, если я закурю?

Я поспешил перевести:

— Do you mind if I smoke, Madam? — сказал я.

— Пожалуйста, только пускайте дым вверх, — ответило британское высокопоставленное лицо (она отвела взгляд от ногтей и попыталась ниже натянуть юбку на колени), и я перевел.

Испанское высокопоставленное лицо зажгло небольшую сигару (она имела размеры и форму сигареты, но была темно-коричневого цвета, так что, наверное, это была все же сигара), затянулось пару раз, стараясь выпускать дым в потолок, на котором я заметил пятна. Снова воцарилось молчание, но через некоторое время он встал со своего широкого стула, подошел к столику, уставленному бутылками, приготовил себе виски со льдом (меня удивило, что этого не сделал раньше кто-нибудь из официантов или метрдотель) и спросил:

— Вы ведь не пьете?

Я перевел его слова, а потом перевел ответ, добавив, правда, к вопросу вежливое «Madam».

— В это время суток я не пью. Не обижайтесь, что не составлю вам компанию, — и англичанка еще сильнее потянула юбку.

Мне наскучили длинные паузы и пустой разговор, даже и не разговор, а обмен ничего не значащими фразами. До этого я один раз уже переводил на встрече такого уровня, но тогда, благодаря безукоризненному владению языками, я чувствовал себя необходимым, и даже не потому, что собеседники (испанец и итальянец) говорили что-то важное, а потому, что нужно было воспроизводить сложные синтаксические конструкции и специфическую лексику, что по силам только человеку, блестяще владеющему языком. А разговор, который происходил сейчас, мог бы перевести даже ребенок. Наше высокопоставленное лицо вернулось на свое место с бокалом в одной руке и сигарой в другой, сделало глоток, тяжело вздохнуло, поставило бокал взглянуло на часы, разгладило замявшиеся полы пиджака, снова похлопало себя по карманам, затянулось и выпустило дым, натянуто улыбнулось (британское высокопоставленное лицо улыбнулось в ответ с еще большей неохотой и длинным ногтем почесало лоб, отчего со лба тут же посыпалась пудра), и я понял, что предусмотренные протоколом тридцать пять или сорок минут они могут провести так, как люди проводят время в приемной налогового инспектора или нотариуса — убивая время в ожидании того момента, когда, наконец, распорядитель или лакей откроет дверь, как открывает дверь школьный надзиратель, апатично объявляющий: «Урок окончен!», или медсестра, противным голосом выкрикивающая: «Следующий!» Я снова повернулся к Луисе, на сей раз собираясь незаметно высказаться по поводу происходящего (кажется, я собирался процедить сквозь зубы что-то вроде: «Позор какой!»). Но она, не переставая любезно улыбаться, решительно поднесла палец к губам, предостерегая меня. Никогда не забуду эти улыбающиеся губы и этот указательный палец, который перечеркивал губы, но не мог зачеркнуть улыбку.

Кажется, именно тогда я впервые подумал, что неплохо было бы познакомиться с этой девушкой, такой юной и в таких замечательных туфельках. Думаю, что именно этот жест и эти губы (губы раскрыты, а палец их закрывает, губы изогнуты, а прямой палец делит их на две половины) подвигнули меня на вольность при переводе следующего вопроса, который, достав из кармана тяжеленную связку ключей и поигрывая ими, задало, наконец, наше высокопоставленное лицо:

— Хотите, я попрошу, чтобы вам принесли чаю? — спросил он.

И я не перевел, то есть то, что я сказал по-английски, не имело ничего общего с этим вежливым вопросом (надо признать, несколько запоздалым), потому что произнес я следующее:

— Скажите, вас любят в вашей стране?

Я почувствовал, как напряглась Луиса за моей спиной. От изумления она даже изменила позу: поставила ступни рядом (ее потрясающие ноги, обутые в такие новенькие и такие дорогие туфли от Агаты Прада, — она умела тратить деньги, а может быть, эти туфли ей кто-то подарил? — по-прежнему оставались в поле моего зрения) и в течение нескольких секунд, которые показались мне вечностью (я чувствовал, как мой затылок холодел от ужаса), я ждал, что она вмешается и поправит меня, я ждал разоблачения и нагоняя, ждал, что она начнет переводить вместо меня (она же контрольный переводчик, это ее обязанность). Но эти секунды прошли (одна, две, три и четыре), а она ничего не сказала, возможно, потому, подумал я, что британское высокопоставленное лицо не обиделось на вопрос и ответило на него с готовностью и даже с некоторым пылом:

— Я часто задаю себе этот вопрос, — сказала она и впервые за все это время скрестила ноги и перестала тянуть юбку вниз, отчего обнажились беловатые и какие-то квадратные колени. — Да, за тебя голосуют, и неоднократно. Тебя избирают неоднократно. Но странно — у тебя нет ощущения, что тебя любят.

Я перевел ее ответ точно, пропустив только местоимение «этот» в первой фразе, так что ее слова были восприняты собеседником как британская манера неожиданно высказывать мысли вслух. Мысль эта, заметим в скобках, показалась ему интересной (как тема для разговора), поскольку он посмотрел на британскую гостью без малейшего удивления и с большей симпатией, а потом сказал:

— Это правда. Выборы в этом отношении не показатель, каких бы результатов мы на них ни добились. Больше вам скажу, мне кажется, что диктаторы и главы государств, пришедшие к власти недемократическим путем, гораздо больше любимы своим народом. Их, конечно, и ненавидят больше, но те, кто их любит, любят горячо, и число их почитателей все время растет.