Немножко иностранка - Виктория Токарева

– Потому что я его уже люблю. Мне его жалко.

– А меня тебе не жалко? Куда ребенка в однокомнатную квартиру? Бессонные ночи. Как я буду после этого оперировать?

– Просто ты не хочешь на мне жениться, – догадалась Таня.

– Не хочу.

Таня ушла на кухню. В духовке доходил пирог с черникой, надо было проследить, чтобы он не подгорел.

Миша в белом халате и шапочке шел по больничному коридору.

Больные топтались, как куры. Основной контингент – пенсионеры. Попадались и бомжи. Для них стационар – рай: индивидуальная кровать, чистое белье, еда три раза в день. Больничная еда для бомжа – ресторан «Максим». Но для нормального человека больничная еда – неприемлема. Приносили из дома. Родственники мотались с передачами.

Ребенок должен родиться в августе. Этот Никанор спихнет всех в яму бедности и сиди там, как крот. У крота нет глаз, но ему и не надо. Зачем под землей глаза? Навстречу Мише двигался Наркоша, держась за стенку. Живой. На своих ногах. Как это возможно?

Миша замер, как будто в него выстрелили. Наркоша поравнялся и сказал:

– Здравствуйте…

Миша кивнул и торопливо зашагал в кабинет. Сел на диван. Его трясло. Он вспомнил, как оперировал спустя рукава. Мог бы положить несостоятельный шов, человек бы умер. Миша зарезал бы живого человека. Это называется: непредумышленное убийство. За него дают срок. А Мише бы сошло с рук, никто бы не узнал. И главное – он сам бы не узнал. Так бы и жил: ходил в ресторан, трахал девок.

Миша достал бутылку виски. Хирургам несут бутыли, как в старые времена.

Миша выпил целый стакан. Горячая волна стала подниматься от ног к голове. Из памяти выплыла фраза: «Делай как должно, и будь что будет». Откуда она, эта фраза? Ее часто употреблял Лев Толстой, поэтому считается, что фраза принадлежит Льву Николаевичу. А этот афоризм – французская поговорка, своего рода инструкция к жизни. Если хочешь правильно пользоваться жизнью – делай как должно, и будь что будет.

Заглянула Кошкина. Спросила:

– Можно войти?

Миша промолчал. Не скажешь же «нельзя».

Кошкина вдвинулась в кабинет.

– Я хочу выписаться, – сказала она.

Миша пожал плечами.

– Будь что будет, – проговорила Кошкина.

Если бы знать, что будет…

Через два месяца Наркошу выписали. Его мать принесла Мише торт, высотой в полтора метра. Такие торты делают на свадьбу специально на заказ.

Коробку с тортом втащили в ординаторскую.

– Лучше бы деньгами, – прокомментировала практикантка Лида. – У денег срок годности дольше и нести удобнее.

– Зато от души, – не согласилась кардиолог Инесса.

Деньги – слишком безымянная субстанция. А торт… Мать Наркоши ходила, выбирала, заказывала, платила последние денежки, вкладывала душу. И сейчас стояла в ординаторской, улыбалась смущенно. Дарить – это счастье. Она смотрела на хирурга Михаила Юрьевича счастливыми блестящими глазами. Он вернул ей сына. Он – практически Бог, и даже больше. Она хотела поцеловать его руку, но стеснялась.

Сняли коробку. Торт походил на высотное здание и оказался восхитительно свежим. Ели всем коллективом, а то, что осталось, разобрали домой. Кое-что перепало бомжам, и праздник стал всеобщим.

Таня рожала долго. Всю ночь. Нестерпимая боль накрывала ее и в самой высокой точке прерывалась кратковременным глубоким сном. Спала как убитая, потом нарастающая боль выдирала ее из сна. Таня кричала так, что поднимался потолок, и снова проваливалась в сон. Пытка на самом деле. Гестапо.

Но вот маленький человек пробился через узкие ходы. Вот он уже в руках акушерки. Девочка с прижмуренными глазками, выпуклым лобиком.

Таня увидела этот лобик и зарыдала. Боль забылась, как будто ее и не было. Таня плакала не от боли, а от ужаса, что этой девочки могло не быть. Нигде и никогда. А она есть. Вот она. Целая девочка, которая получила целую жизнь, полную любви.

За окном качалась ветка в каплях дождя.

Знаменитый певец Николай Озерников уезжал на гастроли. Он шел по перрону вдоль поезда, в его руках была спортивная сумка.

Вокруг – народ: отъезжающие и провожающие. Певца узнают.

Две девушки остановились.

– Посмотри, это он?.. Скажите, пожалуйста, это вы?

– Это я, – согласился Николай.

– Спасибо вам большое.

– За что?

– За то, что вы – это вы.

– Не стоит благодарности.

– Еще как стоит. А вы женатый?

– Простите, я опаздываю…

Вагон № 13.

Возле вагона – проводница с пучком на макушке. Ее зовут Мила.

Рядом с Милой – костюмер Рая и администратор Тамара. Рая – златокудрая, наглая, а Тамара – маленькая, невидная, трогательная, похожая на школьницу-отличницу. Здесь же молодой рыжий музыкант с гитарой в чехле. Его зовут Дима. Возле Димы – его юная жена с кольцом в губе.

Николай подходит к вагону.

– Наконец-то! – восклицает Тамара. – Пришел все-таки!

– Ты так реагируешь, как будто он с войны пришел, а не из дома, – замечает Рая.

Озерников берет билет и проходит в вагон.

– Мне все время кажется, что он куда-то денется. Передумает, например, и не поедет, – объясняет Тамара.

– А жрать на что? Он пашет. Зарабатывает, как и все мы.

– Он не зарабатывает. Он так живет. Он поет, как птица. Птица ведь не зарабатывает.

Дима тихо переговаривается с женой.

– Говорил, что не поедешь по огородам, а сам… – упрекает Диму жена.

– А искусство в массы?

– Массы подождут. У тебя семья. Семья главнее.

– Главнее чего? – спрашивает Тамара.

– Главнее всего.

– Тогда не надо было связываться с артистом.

– При чем тут профессия, когда любовь?.. – не понимает жена.

– А если любовь – терпи, – советует Тамара.

Все проходят в купе. Жена Димы ставит на столик два свертка.

– Это тебе, – говорит она Диме. – А это – чтобы угощать. Смотри не перепутай…

– Лена… – стесняется Дима.

– Не «Лена», а у тебя язва.

«Просьба провожающих покинуть вагоны», – раздается распоряжение по динамику.

Все беспорядочно, торопливо целуются. Лена плачет.

– Перестань, – утешает Дима.

– Знаю я ваши гастроли. Трахаетесь друг с другом, как коты.