Путешествие внутрь страха - Эрик Эмблер

— Я сам как-нибудь соображу, Копейкин. — Грэхем сердито перевел взгляд с одного собеседника на другого. Он был напуган и сбит с толку. События развивались чересчур быстро. К полковнику он чувствовал неприязнь; Копейкин, по-видимому, утратил способность мыслить самостоятельно. Грэхему казалось, что они принимают решения с беспечностью детишек, собравшихся поиграть в индейцев, а хуже всего, что решения выглядели при этом неумолимо логичными. Ему грозила опасность; все, что от него просили, — отправиться домой другим, менее рискованным, путем. Просьба разумная, и все-таки…

Он пожал плечами;

— Ладно. Похоже, выбора у меня нет.

— Совершенно верно, мистер Грэхем. — Полковник разгладил складку мундира с видом человека, которому удалось убедить капризного ребенка. — Теперь можно заняться приготовлениями. Как только откроется офис судоходной компании, господин Копейкин договорится с ними и сдаст обратно ваш железнодорожный билет. Я прослежу, чтобы мне представили на рассмотрение имена и личные данные всех, кто поплывет с вами. Вам не нужно будет опасаться других пассажиров, хотя, боюсь, общество там окажется не самым отборным, а судно — не самым комфортабельным. Этот рейс — самый дешевый между Стамбулом и Западной Европой. Но вы, уверен, согласитесь мириться с некоторыми неудобствами, получив взамен душевный покой.

— Мне все равно, как путешествовать, лишь бы добраться до Англии к восьмому числу.

— Правильный настрой. Предлагаю вам до отъезда оставаться в этом здании. Мы постараемся создать вам все условия. Господин Копейкин заберет из гостиницы ваш чемодан. Я пришлю доктора осмотреть вашу руку и убедиться, что все в порядке. — Полковник взглянул на часы. — Дежурный может сейчас сварить вам кофе, а позже принесет еду из ресторана за углом. — Он встал. — Я пойду и распоряжусь. Мы не для того спасаем вас от пуль, чтобы уморить голодом.

— Благодарю, — ответил Грэхем. Потом, когда полковник скрылся в коридоре, произнес: — Прошу меня простить, Копейкин. Я вел себя глупо.

Копейкин как будто даже расстроился.

— Любезный, вам не за что себя винить! Я рад, что все так быстро разрешилось.

— Да уж, быстро. — Грэхем поразмыслил. — А этому Хаки можно верить?

— Вам он тоже не понравился? — Копейкин усмехнулся. — Если речь идет о женщине, я бы держал с ним ухо востро. Но насчет вас — я ему доверяю.

— И одобряете это морское плавание?

— Да. Кстати, любезный, — мягко промолвил он, — у вас в чемодане есть оружие?

— Боже мой! Нет.

— Тогда возьмите мой. — Копейкин достал из кармана пальто небольшой револьвер. — Я захватил его после вашего звонка. Он полностью заряжен.

— Но мне не нужен пистолет.

— Не нужен. А все-таки с ним будет спокойней.

— Сомневаюсь. Хотя… — Грэхем взял револьвер и оглядел его с отвращением. — Знаете, я никогда из них не стрелял.

— Это легко. Снимаете защелку предохранителя, нажимаете на спусковой крючок — и полагаетесь на удачу.

— Но все же…

— Положите его в карман. Можете потом сдать французским таможенникам в Модане.

Возвратился полковник Хаки:

— Кофе готовят. Теперь давайте придумаем, чем вас занять до отъезда. — Он заметил револьвер в руке Грэхема и ухмыльнулся. — Ага! Вооружаетесь, мистер Грэхем? Выходит, порой не обойтись и без театральных эффектов, а?

Шум на палубах смолк, и стали слышны звуки внутри корабля: разговоры, хлопанье дверей, быстрые деловитые шаги по коридору. Ждать оставалось недолго. Снаружи темнело; оглядываясь на день, тянувшийся, казалось, вечно, Грэхем удивлялся, как мало у него сохранилось в памяти.

Большую часть дня он провел в кабинете полковника Хаки, с трудом удерживаясь на грани бодрствования. Выкурил уйму сигарет, прочитал несколько французских газет двухнедельной давности; в одной из них была статья о французском мандате на Камерун. Приходил доктор, обследовал рану, остался доволен ее состоянием и заново наложил повязку. Копейкин занес чемодан, и Грэхем кое-как побрился левой рукой. В отсутствие полковника Хаки они подкрепились остывшей и безвкусной едой из ресторана. В два часа вернулся полковник и сообщил, что на пароходе, помимо Грэхема, едут девять пассажиров, среди которых четыре женщины; никто не заказал билет позднее чем три дня назад, и никого можно не опасаться.

Сходни убрали: последние из девяти, супруги средних лет, говорившие между собой по-французски, уже поднялись на борт и заняли соседнюю каюту. Их голоса проникали через деревянную переборку с пугающей легкостью — Грэхем слышал каждое слово. Пара беспрерывно ссорилась; сперва шепотом, словно в церкви, но вскоре новизна обстановки прошла, и они заспорили громче.

— Простыни влажные.

— Ничуть. Просто холодные. В любом случае это не важно.

— Не важно? Не важно? Спи как хочешь, только не жалуйся мне потом на почки.

— От холодных простыней почкам вреда не будет, chéri.[27]

— Мы заплатили за билеты. Мы имеем право на удобства.

— Если никогда не придется спать в постели хуже — считай, что тебе повезло. Мы не в Нормандии.

— Сама знаю. — Щелкнула дверца шкафчика. — Ох! Ты только посмотри. Посмотри! Хочешь, чтобы я тут умывалась?

— Немного пыли. Надо всего лишь пустить воду.

— Пыли? Тут грязь, жуткая грязь. Я не притронусь — пусть отмывает стюард. Сходи и приведи его, а я распакую вещи. Мои платья все помнутся. Где здесь уборная?

— В конце коридора.

— Тогда иди за стюардом. Пока я распаковываюсь, двоим тут места нет. Надо было нам ехать поездом.

— Ну конечно. Плачу за все я. Давать стюарду на чай должен снова я.

— И чересчур много болтаешь тоже ты. Живо.

Мужчина вышел; женщина шумно вздохнула. Интересно, ночью они тоже будут пререкаться? А если кто-нибудь из них храпит? Хорошо, если не оба. Придется громко кашлянуть раз-другой, чтобы они поняли, какая тонкая здесь перегородка. Но было отчего-то успокоительно слушать, как двое обсуждают влажные простыни, грязные раковины и уборные — будто вопросы жизни и смерти.

Жизни и смерти… Грэхем поднялся на ноги и уставился на инструкцию в рамке, объяснявшую, как пользоваться спасательными шлюпками:

Грэхем видел подобные инструкции десятки раз, но эту прочел внимательно. Бумага, на которой ее напечатали, пожелтела от времени. Спасательный пояс на верхней крышке шкафчика, похоже, не трогали годами — забавное утешение.