Я везучий. Вспоминаю, улыбаюсь, немного грущу - Михаил Державин

Бегая во дворе, мы с мальчишками всегда замечали, когда останавливалась «Победа» Райкина с номером «ЛИ 0025». «ЛИ» это значило «Ленинградская Индивидуальная». Как ни странно, Аркадий Исаакович тоже различал среди снующих по двору мальчишек сына ведущего актера Театра им. Вахтангова.

«Мишенька, а дома ли Виктор Самойлович?» — спрашивал он у меня про Канторовича и, улыбнувшись в ответ на мое искреннее недоумение, поднимался к врачу.

Поразительно, что наш дворик сохранился, и я, живя в том самом доме на Арбате, сейчас ставлю свой автомобиль в том месте, где когда-то парковался сам Аркадий Райкин.

Хотя, по рассказам актеров его театра, Райкин был очень строгим и требовательным руководителем, порою даже жестким, я такого Райкина не помню. В домашнем быту он запомнился мне мягким, тихим, нежным и даже застенчивым. Очень любил детей — Катю и сына Котеньку, который был тогда еще совсем маленький.

Аркадий Райкин с сыном Котей

Когда меня впервые пригласили выступить в концерте, у меня не было концертного костюма. Аркадий Исаакович подумал и сказал: «Вот что. Поезжай-ка в наш театр, там в костюмерной тебе что-нибудь подберут». Действительно, мне подобрали словно на меня пошитый костюм. Я успешно выступил и не удержался — похвастался Райкину. «Миша, ты же выступал в моем костюме, — сказал он в ответ. — Думаю, если бы ты вышел в нем на сцену и просто молчал, все равно имел бы успех». Этот костюм он мне подарил.

Райкин был очень сосредоточенным и внимательным человеком. Люди, которые его мало и плохо знали в жизни, говорили, что, дескать, Райкин был скучным, неразговорчивым, вялым в общении… Все это неправда! Он был достаточно коммуникабельным, любил своих друзей, актеров, интересовался делами молодежи и с удовольствием слушал собеседников, смеялся с ними, мог что-то вставить в беседу, рассказать по ходу, сделать дельное замечание…

Известна, к примеру, такая история. Однажды весенним утром 1953 года в саду «Эрмитаж», где Аркадий Исаакович часто прогуливался и репетировал на ходу, к нему подошел молодой человек. Он оказался сыном бывшего посла СССР в Чехословакии, которого расстреляли, а всю его семью отправили в лагеря. Паренек сбежал из ссылки и пробрался в столицу, чтобы доказать невиновность отца. Райкин сказал: «Иди садись в мою машину!» Потом он его прятал у себя недели две. Но мальчик вышел на почту отправить письмо маме, что с ним все в порядке, — и его арестовали. Правда, на допросах он так и не признался, у кого жил в Москве.

Катя рассказывала, что Аркадия Исааковича периодически укладывали в больницу для обследований, откуда он регулярно сбегал. Едва станет полегче, он тут же звонит нашему водителю и просит подъехать. Сам выйдет в парк, якобы прогуляться — и прямо в больничной пижаме в машину!

Однажды, когда он должен был выступать на юбилее в Театре Вахтангова, у него случился очередной приступ. И вот Аркадий Исаакович говорит бригаде «Скорой помощи»: «Проедьте, пожалуйста, по Арбату и остановите у театра ровно на пятнадцать минут. Я выступлю, и мы отправимся в больницу». Врачи были в растерянности, но Андрей Исаакович убедил их, написал расписку и таки выступил… Никто из зрителей даже не знал, что Райкина под театром ждет «Скорая».

Выход на сцену преображал его совершенно. Он получал такой огромный эмоциональный заряд любви и восхищения, когда видел, как люди ему рады. Аплодисменты и любовь публики продлевали ему жизнь.

Одно время меня удивлял и такой факт: всегда оказывалось, что практически все советские писатели, которые бывали у нас в доме, хорошо знакомы с Райкиным, и если он был в это время у нас, начинались сердечные приветствия и объятия. Дело было в том, что Аркадий Исаакович частенько подолгу жил в писательском Доме творчества. Там он и отдыхал, и готовил новые программы, оттуда выезжал на спектакли.

Как ни жаль, прожили мы с Катей в браке совсем недолго. После училища мы поступили в разные театры, я — в Театр имени Ленинского комсомола, а Катя — в Театр Вахтангова. Репетиции в разное время, часто несовпадающий гастрольный график, постоянные разъезды, непрекращающиеся расставания… Так уж получилось, что мы потихоньку отдалялись друг от друга. Не было никаких сцен ревности, взаимных обвинений и упреков, никаких среднестатистических кошмаров разрыва. Просто случился какой-то излет нашей любви, и мы очень спокойно и мирно расстались. К тому времени Катя влюбилась в актера своего театра Юрия Яковлева, который впоследствии и стал ее вторым мужем. У меня сохранились добрые отношения и с Катей, и с Котей (Константином Райкиным), как я по-детски его до сих пор называю, хотя он уже и сам известнейший актер театра и кино, народный артист РФ, руководитель московского театра «Сатирикон».

И все-таки развод наш с Катей не прошел без казусов. Мы уже разошлись, как вдруг в «Вечерке» в самом читаемом разделе «Браки и разводы» появилась заметка: «Михаил Державин возбуждает дело о разводе с Екатериной Райкиной». Я был в шоке, потому что не возбуждал никакого дела! Только много позже Никита Владимирович Богословский, с которым мы подружились на театральных капустниках, признался в том, что это была его шутка. Так с легкой руки Богословского в газете впервые появилось мое имя. Причем сразу же — в самой скандальной рубрике.

Ленком

После училища в 1959 году я начал работать в Московском театре имени Ленинского комсомола. Тогда всех выпускников сразу призывали в армию, а хотелось-то играть, сниматься. Бронь от армии была только у Театра имени Ленинского комсомола, и добился ее тогдашний директор Анатолий Андреевич Колеватов, муж замечательной вахтанговской актрисы Ларисы Пашковой. Он явился на прием к министру культуры Фурцевой: «Екатерина Алексеевна, комсомольцы на сцене выглядят старовато, а молодежь забирают в армию». Та позвонила в министерство обороны и вытребовала поблажку для ленкомовских ребят.

Так что в армии я не служил, но военных разного ранга играл много.

Колеватов меня и пригласил. Там я сразу стал репетировать несколько главных ролей в премьерах и участвовал в диком количестве старых спектаклей. Первой значительной ролью, которую я сыграл в 1960 году, стал стиляга Бубусь в постановке пьесы «Опасный возраст». Спектакль имел большой успех, и роль Бубуся стала на несколько лет своего рода моей визиткой. Я до сих пор считаю эту роль одной из самых значительных своих театральных работ.

Я был такой голубоглазый блондинчик и поэтому играл в основном положительные роли. А Ширвиндт, который к тому времени уже работал в этом театре, зачастую выступал на сцене моим антагонистом — играл разных стиляг, социально ненадежных элементов и даже негодяев. В то время в театре менялись художественные руководители, приходили и уходили режиссеры. Вспоминаю с благодарностью Бориса Никитича Толмазова, прекрасного актера Театра имени Маяковского, который какое-то время был у нас режиссером, до него — режиссера Майорова.