Жертвенный агнец - Карло Шефер

— Дамы и господа, — начал доктор Зельтманн и осекся, поскольку — к сожалению — обер-прокурор Вернц тоже начал говорить. Вот так, без координации, они и стартовали. Жалко, что это не было показано по местному телевидению. (В самом деле, до телевидения дело не дошло.)

С улыбками и множеством умиротворяющих жестов господа руководители пришли к согласию. Зельтманн продолжил свою вступительную речь один и без помех.

— К сожалению, этот случай ясен с начала и до конца.

После молниеносного щелчка почти незаметный для публики проектор осветил стену, которая находилась за режиссером и его статистами. Уменьшенная версия появилась перед директором полиции на сенсорном мониторе. Тойер сначала не понял, но потом сообразил: его шеф использовал как зачин современную иллюстрацию Библии — грехопадение, написанное неряшливыми «шагаловскими» мазками.

— В смерти Рони Дан виновен пастор Гунтрам Нассман. Мы можем совершать ошибки, прощать их, спросите меня, спросите мою жену…

— Он вообще потерял всякий стыд, — прошептал Тойер, — окончательно свихнулся.

Ильдирим устало кивнула.

— …но в перечне ценностных критериев нашего общества существует контекст допустимого… понимаете? Контекст допустимого…

Никто не записывал его слова.

— Мы пришли к следующему выводу: Роня Дан, ребенок, полный фантазий, нет, уже не ребенок, юная женщина, но все-таки пока еще ребенок…

Появилась следующая картинка: Роня, немного моложе, сидит в кресле-качалке и улыбается в объектив. Ее глаза нелепым образом спрятаны за черной полосой.

— Откуда у него это? — воскликнула Ильдирим. Тойер никак не реагировал, он задумался.

— Снимок из лучших времен, его предоставила в наше распоряжение одноклассница из Франкфурта, — быстро ответил Зельтманн. — Так вот, Роня нашла утешение в религии и тут встретила человека, который также нуждался в утешении, хотя сам должен был, мог бы его давать… Встретила пастыря, пастора.

Дальше Тойер не слушал. Директорская версия была ему знакома. От Нассмана ушла жена — она застала его, кажется, с одной из прихожанок. Увиденные при этом сексуальные изыски вдова назвала «весьма шокирующими». Выяснили это подчиненные Тойера: Штерн и Лейдиг специально для этого ездили к ней в Южный Баден, в Вейль на Рейне.

Зельтманн с восторгом воспринял это свидетельство: уж теперь-то он был на сто процентов уверен, что пастор, освободившийся от брачных уз, покусился на свежатинку.

Все выглядело до невозможного жалко. Тойер невольно подумал, что здесь, в конференц-зале полиции «Гейдельберг-Центр», все без исключения знали, что именно он, Зельтманн, недавно наставил рога своей супруге. Эта параллель не приходила в голову только самому директору. Лишь он оставался в блаженном неведении и с гордостью предъявил письмо, написанное Роней: все говорило о том, что она заподозрила беременность и стала наседать на божьего слугу.

Старший гаупткомиссар оторвался от своих размышлений как раз вовремя.

— …Итак, Роня Дан и Нассман, такова наша гипотеза, опирающаяся на собранные факты. Для меня гипотеза равносильна доказательству, если получить доказательства практически невозможно… Девушка, женщина, самка… женское начало, притягивающее к себе… Надо четко понять: господин Нассман своей любовной интрижкой грубо, фундаментально нарушил церковные принципы… Ему уже было сделано предупреждение, далее могли последовать дисциплинарные меры…

Журналисты с усмешкой переглядывались. Неужели директор ничего не замечал? Вероятно, ему это было просто безразлично.

— Письмо… — тут Зельтманн вновь показал на экране крупным планом листок с текстом, — письмо… затем, по-видимому, пастор договорился с ней о встрече, основательно напичкал ее снотворным, чтобы лишить ее воли… наличие такового обнаружено при аутопсии. Остальное известно… Надругательство над трупом… вспомните о том, что его бывшая супруга говорила о неприятно поразившем ее способе полового контакта, который она увидела… она не захотела объяснить… Прошу не перебивать меня…

— Спасибо, — невозмутимо произнес отвергнутый журналист и без труда перекрыл своим мощным басом сбивчивую проповедь директора. — Риш, газета «Рейн-Неккар-Цейтунг»…

— Я вас хорошо помню, — проскрипел Зельтманн. — Только вы похудели.

— Курс снижения веса, вот результат, — гордо заявил писака. — Я даже пробежал полумарафон. Господин директор, вы проводите аналогию между неприятно поразившим супругу пастора способом полового контакта и надругательством над мертвой девушкой? На мой взгляд, это вещи несопоставимые…

— Не придирайтесь к словам… Беременность, символический аборт, который преступник, вероятно, инсценировал посредством ветки…

И тут Тойер проделал именно то, что клялся (другим и прежде всего себе самому) оставить навсегда.

— Вообще-то беременности у нее не было, это подтвердило вскрытие… — возразил он.

Зельтманн, к которому ненадолго вернулась его былая язвительность, тут же перебил его:

— Да, конечно, большое спасибо, господин Тойер. Но ведь достаточно, чтобы Нассман поверил в это. И разве не господин Хафнер из вашей группы получил свидетельство гинеколога, что у девушки были нерегулярные… Вы же знаете про сбои и частые задержки… Она панически боялась беременности, иррационалистически… иррационально… врач ведь говорила об этом, а такая, как уже упоминалось, нерегулярность… истерики, типичные…

Молодая журналистка, незнакомая Тойеру, внятно произнесла «болван», Ильдирим кивнула.

— Кто это сказал? — вскричал директор и спокойно продолжал: — Во всяком случае… мы исходим из того, что у нее была мнимая беременность, так сказать… И для наших целей этого достаточно! Не хочу замалчивать, были и другие, периферийные свидетельства, что Роня — при жизни, разумеется, — изредка общалась с бывшими агентами Востока, так сказать, даже с немногочисленной радикальной группой, которая в семидесятые покусилась… Террор, злое слово для злых дел, но речь не об этом! Все было случайно. Это мы можем утверждать определенно. Ирония, диалектика…

Пока доктор Зельтманн нанизывал одну чушь на другую, Тойер обнаружил в своей душе нечто такое, что его здорово смутило: оказывается, он больше не был так несчастен, как прежде. Он мог представить себе места и ситуации, где жизнь имела смысл. Поэтому он покорно слушал логические выкладки шефа. Может, теперь, когда ему стало чуточку лучше жить, он наконец-то сделается плохим полицейским?

— …впрочем, пастор не смог существовать с грузом своей вины, мы так считаем. Нас не удивляет, что он свел счеты с жизнью тем же способом, каким умертвил Роню. В англосаксонском мире имеются исследования… суицидальное символическое признание вины…

— А свою личную вину вы признаете?

— Вы намекаете на дело, получившее вульгарное название «Кельтский круг»?…

Тойер обомлел. Зельтманн успешно озвучил свою версию случившегося и одновременно подставил себя. Не то чтобы директор вызывал у него жалость, но что-то в этом роде сыщик ощутил — и это уже было много.