Последний властитель Крыма - Игорь Воеводин

– Да? – как бы раздумывая и раздумывая, сдаваясь, проговорил подполковник. – Хороша?

– Ну, ты меня, Ваня, знаешь, – запанибрата зашептал радист. – Такая краля – ахнешь. Да вот на тебя запала, других не подпускает.

– Ну, тогда, значит, про семьи – молчок, ага?

– Само собой, шеф, какие разговоры?! – щерился радист, разливая по кружкам. – Да ты не бэ, Иван Николаич, они ж медички, все чистые, вот чем еще хорошо…

Безразличные ко всему, стекали уже не капли – струи по плексигласу. И все пела и пела за тридевять земель отсюда женщина сильным и чистым голосом о чем-то мучительно красивом и хорошем, пела на незнакомом языке.

15 градусов по Цельсию

…A то кто снес бы ложное величье

Правителей, невежество вельмож,

Всеобщее притворство, невозможность

Излить себя, несчастную любовь

И призрачность заслуг в глазах ничтожеств…

В. Шекспир. «Гамлет», перевод Б. Пастернака.

Главная площадь Алмаза, начинавшаяся зданием администрации и оканчивавшаяся кабаком «Причал», кипела и бурлила. На сцене, той, что спешно достраивали плотники – так, торопясь, готовят к рассвету виселицы, – заезжая труппа давала представление. Гамлета играл худосочный, испитой и без грима бледный актер, на чьем лице отпечатались все мыслимые и немыслимые пороки, главным из которых, как и положено, была гордыня.

Впрочем, декламировал он с чувством меры, без подвываний.

Нефедов, Надя, Валька и ефрейтор Серебряков сидели за столиком у самого обрыва, на берегу Угрюм-реки. Внизу шумела вода, на площади стоял гром и звон, но город, еще пока не вусмерть пьяный, вполглаза следил за пьесой.

Нефедов был в обычной своей летной куртке без погон, ефрейтор – в патрульной черной, называемой «спецпошив», и тоже без знаков различия, и потому неравенство их в чинах было незаметным. По годам же они были ровесниками.

Девушки принарядились, и Валька переборщила с губной помадой, да еще и обвела карминовые полные губы траурной каймой карандаша.

Между столиками, покрывшими площадь, то и дело вспыхивали драки. Но за ножи пока не брались, пока еще ждали, выжидали – праздничная ночь была впереди.

На столике у самого обрыва, как и на других, стояла водка, закусывали кижучом, да Надя принесла банку «пятиминутки». За другими столами гомонили без перерыва, здесь больше молчали, и Надя не отрывалась от сцены.

Все мы хороши:

Святым лицом и внешним благочестьем

При случае и черта самого

Обсахарим, —

стараясь не сильно качаться и фокусируясь на Короля, вымолвил Полоний.

Валька под столом сжала руку ефрейтора и, не ощутив ответного движения, отпустила ее и прикусила губу.

Нефедов был сумрачен, и Надя, следившая за пьесой, ощущала это, и тревожилась, и не знала, чем помочь.

– Нна, падла, нна! – вкладывая всю пьяную ненависть в удары, выговаривал какой-то приисковый, молотя не понравившегося ему строителя. – Нна!

Королева:

Все это плод твоей больной души.

По части духов белая горячка.

Большой искусник.

– Нна! – донеслось последний раз. Строитель, мыча окровавленным ртом, влил в себя водки.

В кустах у танцплощадки, где пока еще было тихо, валялась девушка лет семнадцати в полуприспущенных джинсах. Нет, изнасилований в Алмазе не водилось – здесь все друг друга знали и за беспредел сразу ставили на нож. Просто она пошла в кустики за малой нуждой, присела, да так и прикорнула, завалившись – девятая доза была преждевременной.

– Ты чем-то огорчен? – вполголоса спросила Надя, когда Серебряков с Валькой пошли к прилавку за пивом. – Что с тобой, мой хороший?

– Ничего, Надя, – через силу улыбнулся летчик, – ничего…

– Но я же вижу, чувствую, не таись меня, скажи!

– Не волнуйся, это – служебное…

Надя недоверчиво посмотрела на него и затихла. Город гулял. Надрывно, натужно веселясь, он в тяжелом угаре забывал о проблемах и все больше погружался в пьяный кураж.

– Здрассьте… Потанцуем, Надь? – Перед столиком вырос, ухмыляясь, пацан по кличке Дюбель – кепчонка на бровь, к слюнявой губе прилипла беломорина. За его спиной щерились еще трое и подталкивали друг друга локтями.

– Простите, сударь, но я не танцую, – сухо ответила девушка.

– Да лана те, Надь, чё ты, а? – лыбился тот.

– Вы разве не слыхали? – Летчик смотрел ему прямо в глаза. – Она не танцует.

– Да? – ощерился Дюбель. – А недавно еще с нами троими так скакала…

Летчик вскочил, но Серебряков, подошедший с пивом, сказал ему:

– Отдохни, Алексей.

Поставив пиво на стол, он медленно повернулся к Дюбелю. Повисла пауза.

– Знаешь меня? – спокойно спросил солдат.

– Ну, знаю. Ты – рекс, (рексы – рота комендантской службы, РКС – армейский сленг.)

– Я тебя уже бил?

Вокруг стало тихо. На сцене был антракт.

– Слышь, ты чё вяжесси, а? – занервничал Дюбель. – В натуре, ты чё? Я, блин, гражданский, а ты – не мент…

– Значит, уже бил, – так же спокойно продолжил ефрейтор. – Когда, не напомнишь?

Дюбель замолк, а приятели его придвинулись ближе, и принюхивались, и замерли, выжидая.

Щелк! – натренированный слух ефрейтора поймал щелчок пружины выкидухи.

Правая рука еще болела, и драться не хотелось. Да и не стоило портить вечер.

Ефрейтор лениво достал пистолет.

– Ну? – спросил он, помолчав.

– Ша, – ответил Дюбель. – Дама не танцует…

Солдат поманил того, что прятал нож за спиной, – низкорослого, невидного и в драке самого опасного:

– Сюда иди…

– Чё? – Тот сделал полшага.

– Дай. – Серебряков протянул руку. Дуло «макарова» смотрело низкому в живот.

– Ты ж не выстрелишь, реке, – через силу сказал тот.

– Я сказал – дай. – Солдат смотрел не мигая. Щуплый протянул нож.

Щелкнув лезвием, Серебряков убрал его в карман.

– Идите, ребята, веселитесь, – сказал он и сел. Четверо, помявшись, отошли.

Летчик, улыбаясь, спросил:

– Ты что, без плетки (плетка – пистолет – блатной сленг.) не выходишь?

– Служба такая, – ответил солдат. – Мы не менты, но нас часто привлекают драки разнимать, пятое-десятое…

– Не боишься по городу ходить? Ты же не стал бы стрелять?

Солдат прямо в глаза посмотрел офицеру.