Стамбул. Сказка о трех городах - Беттани Хьюз

Персия жаждала добычи: и земель, и людей, но успех колонизации определяется исключительно качеством, а не количеством. Отныне сильным мира сего – как в Азии, так и в Европе – была совершенно необходима эта благословенная и стратегически чрезвычайно важная прибрежная полоска земли в окрестностях Византия. Земля с ее покрытыми лесом, удобными для удержания обороны холмами. Земля, что изгибается, словно признавая свое подданство{68}.

В 491 г. до н. э. Дарий потребовал капитуляции всей Греции, настаивая, чтобы эти бесстрашные греческие города-государства, которых в эгейском регионе было около 700, принесли дары в виде земли и воды в знак своей покорности. Мятеж в эллинских городах Малой Азии, возможно, и был подавлен, однако победа не была столь легка. Стратегия персов не повлияла на уникальное чувство общности, которым, по-видимому, обладали греки. Благодаря традиции принимать решения на советах, общего самосознания за счет языка и религии, мощи за счет связи мифических представлений греческие города-государства оказались невероятно жизнестойкими. Для персов позор их будущего поражения в битве при Марафоне в 490 г. до н. э. стал неприятной неожиданностью.

Однако после смерти Дария в 486 г. до н. э. его притязания не сгинули вместе с ним. Сын и преемник Дария, Ксеркс, вовсе не собирался позволять Греции вернуть свои земли, например Византий. Первыми из целого ряда жарких сражений стали битва при Фермопилах на суше и сражение при Артемисии (мысе на острове Эвбея, названном по святилищу Артемиды). Это были решающие бои между мощной Персидской империей и городами-государствами из разных частей грекоговорящего мира. Флотом греков командовал Фемистокл, этот речистый поборник демократии из Афин. А на стороне персов одним из военно-морских командиров была – почти уникальный за всю историю случай – женщина. Звали ее Артемисия, царица Галикарнаса (ныне Бодрум). «Отец истории» Геродот (а он сам родом из Галикарнаса и во время сражения был ребенком) говорит, что Артемисия хвасталась высоким происхождением, пятью кораблями и «мужской волей».

Из почти 150 000 участников этого морского сражения Артемисия была единственной женщиной. Персы отправили уничтожающее послание: греки столь женоподобны, что всемогущий Ксеркс вполне мог послать против них даже женщину. Было решено, что битва при Артемисии не окончилась ничьей явной победой. Но после успеха персов в Фермопильском сражении (примерно через десять недель) войско Ксеркса дотла сожгло афинский Акрополь, убив охранявших его жрецов. Стоя в отсветах пламени, персидский император глядел, как жестоко исполняется его воля.

Осматривая сохранившиеся в огненной буре артефакты, перевезенные в Новый музей Акрополя в Афинах, я прикасалась к пострадавшим древним статуям, жертвам этой бойни. Ломаная каменная поверхность этих статуй, пористых и покоробленных, до сих пор хранит жар персидского пламени. Тогда Ксеркс, наблюдая, сидел на высоком холме, уверенный в полном истреблении собранного со всей Греции войска в Саламинском сражении{69}. Казалось, Византию было предназначено стать одним из множества поселений под властью охватившей весь континент Персидской империи.

Однако Саламинское сражение, как и битва при Марафоне в 490 г. до н. э., стало для персов катастрофой. Рискнув подставить корабли коварному боковому ветру, греки победили скорее благодаря мозгам, а не за счет физической силы. Среди хаоса Артемисия протаранила свои же, персидские суда, но, по-видимому, не впала в немилость: «мужчины у меня превратились в женщин, а женщины – в мужчин», – выругался Ксеркс. Когда побитые персидские войска возвращались на Средний Восток, этой боевой царице доверили обеспечить поверженным сынам Ксеркса безопасное отступление в Малую Азию. Позднее, после поражения в битве при Платеях, Персия сосредоточила свое внимание лишь на востоке.

И тут случился любопытный для Византия поворот. Город стал пешкой в политической игре не только между Персией и Грецией, которые демонстрировали свои силы, но и среди самих греков.

Некий Павсаний, прославленный правитель Спарты, приведший греческие войска к победе в битве при Платеях, племянник доблестного царя Спарты Леонида (павшего при Фермопилах, защищая Европу от вторжения персов), по-видимому, влюбился в этот город. К тому времени это было устойчивое небольшое поселение. Были очевидны стратегическая выгода и польза от недавно сформировавшегося греческого подданства, панэллинской лиги. Но и дел предстояло немало: после ионийского восстания финикияне (как писал Геродот) сожгли много красивых дорических сооружений, так что – кому нужно – в Византии было чем заняться.

Судя по изображению на этой гравюре 1880 г., Павсаний был выдающимся греческим героем. Увлекшись утехами, что предлагал ему Византий, он в итоге вернулся в Спарту, где его ждал совсем не героический конец: его замуровали в акрополе Спарты, где он умер голодной смертью

В Спарте Павсаний правил в качестве регента юного сына почившего Леонида{70}. Во многих отношениях Павсаний был образцовым греком: одержав победу при Платеях, он велел спартанским рабам, илотам, накрыть на стол простой ужин – в противоположность обильному торжественному пиршеству, подготовленному в шатре побежденного персидского полководца. Он вел за собой войско из 100 000 человек, а потерял всего 91. В знак признания его внушительных заслуг ему была предложена в дар десятая часть военных трофеев, добытых раньше персами в боях: среди добычи чего только не было – от наложниц до золотых блюд.

Возглавив флот панэллинской лиги, чтобы разгромить гарнизон персов в Византии и приглядеть за обстановкой на востоке, и выйдя из крохотного порта Эрмиони (где и до сих пор причаливают небольшие паромы и морские такси), Павсаний освободил Кипр и Византий. После этого он пустился во все тяжкие, превратившись в конце концов (до неприличия скоропалительно) в диктатора. По словам историка Фукидида, «Павсаний скорее устанавливал деспотию, а не отдавал военные распоряжения». Византий, похоже, вскружил Павсанию голову, а в результате изменился весь ход истории.

Для Павсания, как для того, кто был родом из Спарты, города-государства, печально известного отрицанием любых удовольствий, Византий, наверное, стал маленьким раем. Вполне вероятно, что Павсаний первым возвел вокруг города стены, чтобы оградить именно это живительное, хмельное очарование. Это – очень показательный шаг{71}, особенно оттого, что спартанцы презирали городские стены, кичась тем, что «стены Спарты – это ее юноши, а границы – острия их копий»{72}. Афины возвели вокруг себя собственный кордон в 478 г. до н. э., в тот же год, когда Павсаний укрепил Византий, – город стал его, и тиран явно имел на него большие планы.

Победы Павсания, по-видимому, во всех смыслах одурманили его. Этот спартанец заказывал восхваляющие