Полуночные признания - Кэндис Проктор

Эммануэль свернула с Эспланад-авеню к реке и зашагала быстрее.

– Есть еще одна вещь, которая меня удивляет, – внезапно произнес майор, устремляясь следом.

Узкая улица с тесно стоящими домами вела к относительно широкой дороге.

– Что именно, месье? – Она отвернулась, глядя на повозку с мулом, двигающуюся от домов к прибрежной равнине.

– Если вы были так привязаны к Генри Сантеру, в чем пытаетесь меня убедить, то почему не хотите помочь в поисках его убийцы?

Дойдя до зеленой дорожки, что разделяла проезжую часть на две половины, Эммануэль остановилась. Повернувшись, она посмотрела прямо в глаза майору. Ветер трепал ленты ее шляпы и бил ими по руке. Она не станет утверждать, что хочет помогать следствию, – она и впрямь не горит желанием заниматься этим.

– Если бы Генри был убит снайпером-янки на поле боя, помогая раненым, вас бы это вообще не интересовало.

Зак сжал челюсти.

– Но его смерть вызывает много загадок.

Эммануэль покачала головой. Она хотела отвернуться, но майор поймал ее за руку.

– Вы не ответили на мой вопрос.

Эммануэль попробовала высвободиться, но Зак продолжал удерживать ее.

– Не ошибайтесь на этот счет, майор Купер. – Ее глаза враждебно сверкнули. – Генри Сантер заменил для меня отца. Но если вы отправите на виселицу невинного человека, это не вернет доктора к жизни.

Майор отпустил ее руку.

– Почему вы думаете, что тот, кого мы повесим, будет невиновен?

– С того момента, как вы заняли город, вы таки не смогли заработать репутацию сторонников законности и судебного порядка, – произнесла Эммануэль.

И хотя слово «вы» относилось ко всем солдатам-янки, а не к майору персонально, ее слова задели его за живое. К тому же в них была правда.

Рядом остановилась запряженная мулом повозка, и Эммануэль, схватившись за поручень, поспешно поднялась в нее, не давая майору возможности помочь ей. Она не хотела, чтобы он прикоснулся к ней снова.

Зак сделал шаг с тротуара. Эммануэль поняла, что майор не собирается больше следовать за ней, и облегченно вздохнула:

– Вам следует вернуться, чтобы поговорить с Роуз.

Зак медленно растянул губы в улыбке.

– Пожалуй.

– Однако вы напрасно потратите время. Она вам ничего не скажет.

Майор отрицательно покачал головой:

– Люди всегда говорят что-то полезное, даже когда не подозревают об этом. – Он сделал еще шаг назад, его подошвы увязли во влажной траве. – Увидимся завтра утром, мадам.

Повозка рывком двинулась вперед, но майор успел заметить в глазах Эммануэль выражение удивления и опаски.

Роуз не сразу ответила на стук в дверь, а потом приоткрыла ее не больше чем на восемь дюймов.

Роуз была высокой худощавой женщиной с длинной шеей, покатыми плечами и врожденной царственной осанкой. Бледная кожа цвета кофе с молоком говорила о смешанной крови, но все черты лица были африканскими: нос – плоским, губы – полными, а скулы – высокими и широкими.

– Мисс Эммануэль ушла, и вы знаете это, – заявила она, и ее губы враждебно сжались. – Зачем вы вернулись?

Майора удивил ее французский акцент, хотя, подумал он, этого следовало ожидать. Он был знаком со многими неграми из внутренних районов страны, обычно они говорили по-английски более басовито и с местным акцентом. Но эта женщина была креолкой, в ее голосе слышалось явное недружелюбие и более сильное влияние французского, чем у ее госпожи.

Бенджамин Батлер, возможно, за подобный прием приказал бы ее арестовать. Зак же снял фуражку и произнес:

– Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

Женщина поколебалась, но никто в городе – мужчина или женщина, с белой, черной или кофейной кожей – не посмел бы сказать «нет» человеку в синей форме. Пожав плечами, она сделала шаг назад и пошире открыла дверь.

– У меня много дел. Вы говорите, а я буду работать.

Роуз провела майора по проходу во внутренний двор, заполненный горшками с лавром и апельсинами. Под жаровней тлел древесный уголь, над огнем в медном котелке варился суп, расточая аромат в горячем воздухе.

– Не знаю, о чем вы хотите спросить меня, – произнесла Роуз, помешивая суп длинной деревянной лопаткой. – Я не была знакома с Генри.

– Но вы знаете мадам де Бове. – Зак заметил под переплетенными кронами ивы и жасмина серую, изъеденную непогодой скамью и направился к ней, вспугнув пересмешника. Перелетев на галерею второго этажа, он недовольно чирикнул оттуда.

– Она родилась не здесь, не так ли?

Роуз бросила пристальный взгляд, ее глаза подозрительно сузились. Но, по-видимому, она решила, что ответ не принесет никакого вреда, и поэтому мрачно выдохнула:

– Ее мама и папа приехали сюда из Франции пятнадцать лет назад.

В 1848 году, высчитал Зак, произведя в голове несложный подсчет. По всей Европе тогда прокатились революции. Вряд ли было простым совпадением то, что семья Маре покинула страну именно в этот год. Но вслух Зак произнес:

– Сколько времени вы с ней?

– Я была первой рабыней, которую они купили. Мне было шестнадцать, столько же, сколько мисс Эммануэль. – Роуз очистила трехзубчатую лопатку о край медного горшка. – И с тех пор я с ней постоянно.

Зак почувствовал, что в нем растет раздражение. Вряд ли он сможет узнать здесь что-либо полезное. Трудно понять эту преданность, даже любовь, которую многие рабы чувствуют к своим хозяевам. Заку было неприятно думать, что женщина, к которой он чувствует симпатию, имела в собственности человека, словно какую-то вещь.

– Это ее отец, доктор Маре, подарил вас Эммануэль? – сухо спросил он.

Лопатка с грохотом упала на камни. Уперев руки в бока, Роуз резко повернулась к нему.

– Вы думаете, я рабыня? Ну, тогда я скажу вам, что так же свободна, как и вы. О, одно время я принадлежала цветному господину. Иногда он избивал меня до полусмерти только для того, чтобы показать, что он выше меня по положению. Он решил продать меня на пристани в тот день, когда семья Маре приехала из Франции. Они купили меня прямо там, на берегу, но быстро освободили. И я отработала до цента все, что они заплатили.

Изящным движением она подхватила лопатку и стала вновь помешивать содержимое котелка.

– Вы не знаете мисс Эммануэль, – произнесла Роуз, не глядя на него, – если думаете, что она когда-либо имела рабов. Она и Филипп были единодушны в том, что рабство – это зло.

– Из ваших слов я делаю вывод, что в других вопросах их мнения расходились.