Благословенное дитя - Лин Ульман

Завтра она позвонит Исаку и скажет, что не приедет. Она не будет звонить ему сейчас, с мобильника, он забеспокоится, а когда он волнуется, она тоже нервничает. Нет, завтра утром, она спокойно сядет на кровать и позвонит ему из гостиницы. Скажет, что не приедет, потому что на работе что-нибудь случилось и ей пришлось остаться. Она причесалась и накрасила губы ярко-красной помадой. Снова посмотрелась в зеркало. Ее словно избили, поэтому на лице вместо рта кровавая рана. Ладонью Эрика стерла помаду.

Внезапно ее осенило: должно быть, женщина в машине беременна! Она вспомнила, как та выглядит. Пальто, сапоги. Пояс, завязанный на пояснице. Она беременна, но говорить об этом не хочет. И думать тоже. Может, она хочет избавиться от этого ребенка? Возможно, вот-вот потеряет его? А вдруг у нее уже течет кровь?

Когда Эрика была беременна Магнусом, ей казалось, что у нее случится выкидыш. Она думала, что заболеет и у нее не хватит сил выносить плод. Что умрет либо она сама, либо ребенок. А вот когда рожала Анэ, все было хорошо. Из нее вышла маленькая девочка, которая вздохнула и потянулась к груди.

И Эрика, и Анэ чувствовали себя отлично.

— Господь благословил вас, — сказал по телефону Исак. Он говорил совсем как его отец-священник, а вовсе не как врач.

Однако со второй беременностью все было по-другому. Анэ она носила легко, во всяком случае, ту беременность она вспоминает как легкую. И саму беременность, и роды, и кормление. Эрика совсем не ожидала, что во второй раз будет так тяжело. Беспросветная тьма. Ее преследовала тошнота, которая не отпускала, примешиваясь ко всей пище и питью, к ее одежде. Куда бы она ни приходила, до чего бы ни дотрагивалась, — все пропитывалось запахом тошноты. Тошнота в ноздрях, под ногтями, в только что вымытых волосах. В солнечном сплетении. Даже сейчас, спустя много лет, она иногда чувствовала такую же тошноту. Ей было достаточно вдохнуть аромат сирени, как волна тошноты тотчас накрывала ее. Сирень расцвела, когда Эрика была на двенадцатой неделе. И еще страх — страх потерять этого ребенка, который и ребенком-то еще не стал. Она уже дала ему имя. Не то чтобы настоящее имя — потом, когда он родится, имя его изменится, и в бумагах, свидетельствах, протоколах и списках запишут его новое, человеческое имя. А пока Эрика дала ему что-то вроде тайного прозвища. Произносить вслух его нельзя — иначе случится несчастье. Это все равно что покупать одежду и игрушки, когда ребенок еще не родился.

На восемнадцатой неделе Эрика узнала, что у нее будет мальчик. Ее обследовал врач-мужчина, который тоже учился на медицинском факультете, но был на два года старше. Он сказал, что ребенок лежит так, что увидеть, мальчик это или девочка, невозможно. Схватив датчик, Эрика прижала его к себе, и по изображению на экране сразу стало ясно, что это мальчик.

Мальчик-то мальчик, только вот выживет ли он? Она осмотрела голову, шейку, проверила длину ног. Все в порядке, но, выходя из кабинета, Эрика думала, что надругалась над собственным ребенком. Ребенок не желал, чтобы его беспокоили, не хотел, чтобы его обследовали. Эрика почувствовала это до того, как на экране появились линии, точки, волны и сердце, которое билось, билось и билось.

На тридцать второй неделе она подумала: все, на этот раз мне не выжить. День за днем она помогала другим женщинам со сложными беременностями и родами, успокаивала их, уверяя, что роды — самое обычное дело, но сама она боялась, что не выживет. Боялась, что умрет от кровотечения, что задохнется от схваток. Маленькая бомба замедленного действия, он лежал в ней, дожидаясь того часа, когда сможет разорвать на куски и Эрику, и себя самого.

Жила-была женщина, она была беременна и думала о смерти. Она думала о ночи, слезах и смерти. Может, потому, что ребенок в ней был воплощением жизни. Ребенок был вечностью, которой предстояло превратиться во время. Эрика спросила его: ты справишься? Ты поймешь, что именно должен делать, когда пуповину обрежут? Ты поймешь, что тебе надо дышать, сосать грудь, кричать, когда захочешь позвать меня? Или ты отвернешься и замкнешься в себе? Не захочешь, не сможешь и не пожелаешь?

Поглаживая Эрику по вздувшемуся посиневшему животу, Анэ рассказывала, каким играм и песенкам научит его. Как-то раз она встала перед Эрикой и запела:

Часы одиннадцать бьют,

Спасатели идут,

Король им говорит:

Мой дворец горит.

Побыстрее прибегите

И пожар мой потушите.

Посмотрев на Эрику, Анэ спросила:

— А он нас слышит, там внутри?

— Не знаю. Наверное, слышит.

— А как его будут звать, когда он родится?

— Не знаю.

Утром Эрика лежала на диване, прикрыв глаза, и не могла определить, начались схватки или нет. Сначала ей показалось, что это руки Анэ, что дочка гладит ее по груди, по огромному животу и по ноге. Но нет — это маленький мальчик внутри нее, он бьется и рвется наружу, сквозь ее плоть. Дыхание Рагнара в легких Эрики, и она лежала, разбитая и покинутая, разрываясь на куски, а схватки становились все сильнее и сильнее, так что тело забыло о воспоминаниях.

В конце концов, ты пришел. Ты мой, а я твоя, и я никогда не стану прежней. Сначала страх, что меня разорвет, а потом ребенок рождается, и меня разрывает, но не так, как я того боялась. Ночь без сна, за ней еще одна, а потом опять ночь, и ты лежишь, прижавшись ко мне. Кровь, слезы, молоко, жар, уплотнения в груди, от которых иногда удается избавиться, если делать горячие компрессы. Твоя теплая кожа или твой рот, одиночество, когда все остальные спят и только мы с тобой не спим.

По ночам она прислушивалась к его звукам, беспрестанно склоняясь над детской кроваткой. Дышит ли он? Она часто клала его с собой. Его тело было теплым и тяжелым. Однажды ночью она прошептала кое-что ему на ушко — сначала в левое, а потом в правое. Сейчас он этого не помнит, но она прошептала его имя, потому что хотела, чтобы он первым узнал его.

Мальчик получил имя лишь спустя несколько недель после рождения. Вариантов было множество: Кристиан, Себастиан, Лукас, Брурь, Торлейф, — и все они никуда не годились. Но вот однажды вечером его родители наконец пришли к согласию. Он лежал между ними на кровати, почти двухмесячный ребенок. Он простудился, и у него поднялась температура. Его дыхательные пути были по-прежнему очень узкими, и Эрика несколько раз сказала, что если ему станет хуже, то нужно ехать в больницу. Она попыталась покормить его, но сосать он не смог — его маленький ротик был слишком слабым, и Эрика расплакалась. Однако ночью ему стало лучше. Его дыхание выровнялось. Он начал сосать грудь. Успокоившись, он на несколько часов мирно уснул. И вдруг, когда его родители пытались безуспешно бороться с одолевавшим их сном, он открыл глаза и сказал: мы никогда не должны забывать об этой минуте! Никогда! Что бы ни случилось, помните про то, как мы тихо лежали здесь втроем, живые и здоровые. Когда я вырасту, расскажите мне об этой ночи, о том, как мы прижимались друг к другу, и о том, как ваши песни убили эту ночь. Я не знаю, какую жизнь проживу, но, что бы со мной ни произошло, я хочу услышать, как мы лежали здесь втроем, и как вы меня любите, и как вы испугались, что можете потерять меня.