Матильда Кшесинская. Любовница царей - Геннадий Седов

Стоявший за креслом отец прошелся в волнении по кабинету, вернулся к столу – осунувшийся, постаревший: седые космы на затылке, страдальческие глаза. Жаль было его отчаянно.

– Я все обдумала, папенька…

Шагнув, она опустилась перед ним на колени.

– Что ты?.. встань! – схватил он ее за плечи, поднял легко.

– Папуля, милый… – ей мешали спазмы в горле. – Пожалуйста… пойми!.. Я люблю его всем сердцем! Мне выпало счастье… пусть кратковременное… Я не хочу его упустить. Не хочу!

– Успокойся… я не враг тебе, Малюша… – Он гладил ее как маленькую по волосам, голос его дрожал. – В мечтах всегда видел тебя в замужестве. За достойным человеком… Не судьба, видно…

– Судьба моя – Ники, батюшка… Так угодно Господу Богу. Будущее меня не страшит.

Он молчал какое-то время, глядя в пространство.

– Что – мать? – спросил глухо. – Говорила ты с ней?

– Говорила намедни. Мамочка мне не препятствует.

– Что ж… – Он мягко отстранил ее от себя. – Будь по-твоему, ты взрослый уже человек. Деньги на обустройство я тебе дам… приданое твое останется в неприкосновенности. Получишь, когда пожелаешь. Единственное мое условие – жить вы будете с Юлией… на первых хотя бы порах. Дальше решай сама…

– Хорошо, батюшка…

– Вот так… – Он собирался, по-видимому, еще что-то добавить, не нашелся – кивнул коротко головой: иди.

Она осторожно притворила за собой дверь.

В обществе тем временем не затихали пересуды, будто семья способствовала ее связи с Николаем, что отец вел тайные переговоры с Двором, выторговывал отступное, а добившись, чего хотел, разом угомонился и тихо себе помалкивал в тряпочку. Опровергает подобную трактовку событий сама Кшесинская, взволнованно повествующая о драматической обстановке объяснений с родителями, противившимися всеми способами ее решению уйти из дома. Не вяжется, главное, с сомнительной сделкой и личность Феликса Ивановича – не такой это был человек, не той закваски: голову бы скорее на плаху положил гордый поляк, чем согласился торговать – вообразить невозможно! – честью дочери! Хоть с Богом, хоть с дьяволом…

Принятое решение – жить с любовником открыто, тяжесть ухода из родительского гнезда, все, что этому сопутствовало, легло целиком на ее плечи, возлюбленному заниматься подобными вещами было недосуг, вращался он в иных сферах: участвовал в бесчисленных церемониях, парадах, смотрах, командовал полуротой сводного гвардейского батальона, ездил с государственными визитами за рубеж.

Отношения их по-прежнему оставались платоническими: любящие брат и сестра – ну, не абсурд разве? После двухлетней привязанности: писем, встреч, абсолютного друг к другу доверия. Осторожность его в интиме переходила всякие границы, разобраться в мотивах столь странного поведения было невозможно – лепет какой-то ребяческий из уст гусара.

«Ники меня поразил, – вспоминает она об одном из свиданий, когда чаша ее терпения (точнее – нетерпения) наполнилась до краев. – Передо мной сидел не влюбленный в меня, а какой-то нерешительный, не понимающий блаженства любви. Летом он сам неоднократно в письмах и разговоре напоминал насчет более близкого знакомства, а теперь вдруг заговорил совершенно обратное, что не может быть у меня первым, что это будет мучить его всю жизнь… Он не может быть первым! Смешно! Разве человек, который действительно любит страстно, станет так говорить? Конечно нет, он боится просто быть тогда связанным со мной на всю жизнь, раз он будет у меня… В конце концов мне удалось почти убедить Ники. Он обещал, что это совершится… как только он вернется из Берлина…»

Обстановка побуждала к безотлагательным действиям – счастье приходилось ковать собственными руками. Пока нерешительный дружок охотился на оленей в обществе германского кайзера Вильгельма в заповедных лесах под Эберсвельде, она, лежа на кушетке обложенная газетами, прочитывала объявления о сдаче жилья внаем, звонила, ездила смотреть: все было не то. И вот, увидела в «Петербургской газете»: сдается «при наличии необходимых гарантий» особняк на Английском проспекте, связаться в дневные часы по такому-то адресу, кроме воскресенья. Загорелась разом: чувство подсказывало, что на этот раз повезет…

Двухэтажный дом современной архитектуры на Петроградской стороне ее очаровал: маленький дворец! Прелестные помещения со стильной дорогой мебелью, небольшой сад, обнесенный высоким забором, хозяйственные постройки, конюшня, сарай; за постройками – еще сад. Рассеянно, переходя от окна к окну, слушала она пояснения сопровождавшего ее словоохотливого маклера в клетчатой паре, с цепочкой на животе, представлявшего интересы домовладельца.

– Пикантная подробность, мадмуазель, обратите внимание, – увлеченно разглагольствовал тот. – Особняк построен их высочеством великим князем Константином Николаевичем для возлюбленной, балерины Кузнецовой…

Оставив разглядывание изразцов на голландской печи, она вопросительно на него посмотрела…

«…к коей чрезвычайно был расположен, – продолжал маклер, – а впоследствии перекуплен у князя господином Римским-Корсаковым после того, как балерина от их высочества сбежала, сойдясь…»

– …Хорошо, хорошо! – перебила она его. – Подробности эти меня не интересуют… Дом снять я согласна. С будущей недели. Приготовьте, пожалуйста, необходимые бумаги!

– На чье имя прикажете?

Услышав с вызовом произнесенное «Кшесинская», он изумленно выкатил на нее глаза: решил, вероятно, что ослышался. Лепетал что-то невпопад, провожая к выходу, кланялся неловко.

Она отнеслась к случившемуся с достаточной долей иронии. Усмехалась по дороге домой: нашла, называется, местечко. Пристанище возлюбленных-балерин. Вот Ники посмеется, когда узнает…

Въехав в особняк, она переделала только спальню на первом этаже, при которой была прелестная уборная, все остальное оставила без изменений.

Когда Николай, завершив государственный визит, приплыл на яхте «Полярная Звезда» из Германии домой, любовная гавань на Английском проспекте была полностью подготовлена – фарватер для прохода очищен, газовые фонари на причале зажжены, пушки береговых батарей оглушительно палили во славу любви.

Что оставалось делать гусару? Честь мужская повелевала: сдержать наконец данное слово.

Случалось не раз: среди ночи, в разгар любовных ласк, раздавался снаружи стук в парадную дверь, сонная горничная сообщала о прибытии дежурного адъютанта с пакетом. Ники в накинутом на плечи бухарском халате прочитывал торопясь послание на гербовом листе, поднимал с удрученным видом глаза: его спешно опять вызывали во дворец. Она старалась проявлять терпение, не устраивала сцен. Что делать: любимый – не мастеровой Путиловского завода, у него столько важных дел! Повисала на шее, вдыхая запах его мундира, целовала жарко, крестила вслед, стоя полураздетая на пороге спальни.

Окружающие диву давались: с каким самообладанием играет она новую свою роль фаворитки. Ни тени сомнения или неловкости, напротив – ведет себя так, словно всю жизнь только и делала, что приятельствовала с членами царствующего дома, содержала изысканный салон, купалась в роскоши. Петербург живо обсуждает ее наряды, покупки, выезды в лакированной коляске с мальчиком-пажом на запятках, праздничное новоселье, устроенное ею в особняке на Английском: шесть великих князей за столом, умопомрачительные подарки, гостей услаждает пением, дирижируя себе бокалом с шампанским, прославленный тенор Мариинской оперы Николай Николаевич Фигнер. Страницы ее дневника той поры изобилуют описаниями приемов, обедов, вечеринок, выездов на природу, перечислением отведанных за столом яств и вин. Ей двадцать лет, и она, как писали в старинных романах, не то чтобы красива, но прелесть до чего мила: покатые плечи, дивные ножки (чуть полноватые для балета), нежный, словно бы в пуху, румянец на щеках. И эти ее дерзкие, многократно описанные глаза-маслины, сверкающие огнем. Она до краев наполнена любовью – свиданиями, расставаниями, размолвками по пустякам, оканчивающимися по обыкновению пылкими поцелуями на софе. Жизнь ее со стороны выглядит нескончаемым празднеством. Нет, кажется, в этом состоянии эйфории места для труда: ежедневных многочасовых упражнений у балетной стойки, репетиций, приватных уроков по технике танца, занятий множеством других неотложных рутинных дел, составляющих профессию артистки балета. А между тем именно теперь совершает она головокружительный рывок в карьере: танцует впервые в роли главной героини целый балет, будучи только первой танцовщицей. И при каких обстоятельствах! Ее вводят неожиданно в трехактный балет «Калькабрино» вместо занемогшей – страшно произнесть! – бесподобной, неподражаемой Карлотты Брианца! Балерины, имевшей в техническом арсенале двойные и тройные пируэты и даже туры в воздухе, доступные до нее только нескольким виртуозам-мужчинам.