Тишина в эпоху шума. Маленькая книга для большого города - Эрлинг Кагге

Поздняя музыка Бетховена оказалась слишком сложной для восприятия современников. Его сочинения для струнного квартета были настолько новаторскими, что публика сочла их лишь плодом больного воображения престарелого композитора. Однако сто лет спустя эти произведения признали шедеврами.

Меня очень вдохновила «Лекция о ничто» композитора Джона Кейджа. Кейдж цитирует другого композитора, Клода Дебюсси, сказавшего следующее о своем методе работы: «Я беру все существующие звуки, отбрасываю ненужные и использую все остальные».

Пойдя по стопам Дебюсси, Кейдж выбросил абсолютно все звуки из своей пьесы «4'33» и создал знаменитые 4 минуты 33 секунды тишины, до сих пор вызывающие восторг слушателей. Нас восхищает тишина, которая остается, если исключить все шорохи и шум, производимые нами самими.

Кейдж много и глубоко рассуждал о тишине, и послушать записи интервью с ним на YouTube будет полезно каждому, однако я сам предпочитаю относиться к тишине как к практическому инструменту, позволяющему найти ответы на вопросы о нашем внутреннем мире, как к способу увидеть то, что еще скрыто за горизонтом.

Мы можем слушать не только ушами, но и челюстью. Когда Томас Эдисон, который также страдал глухотой, изобрел фонограф, предшественник граммофона, он наклонялся к аппарату и закусывал зубами край деревянной подставки, что позволяло ему ощущать вибрацию челюстью. «Я вгрызаюсь в дерево изо всех сил, чтобы чувствовать ясно и отчетливо». Для Эдисона это было единственно возможным способом и проверить изобретенное им устройство, и насладиться музыкой.

25

Современных музыкальных продюсеров и исполнителей нередко критикуют за злоупотребление звуковыми эффектами и полный отказ от более спокойных аранжировок. Но лично мне кажется, что критики понимают ситуацию не совсем верно.

Разумеется, когда старые хиты перезаписывались в формате MP3, значительная доля тишины была утрачена. Звуковой ландшафт оказался сжатым и более плоским. Именно по этой причине музыка, записанная на виниловых пластинках, звучит по-другому. Винил позволяет воспроизвести больше динамики и вариаций силы звука.

Тишина по-прежнему присутствует в музыке, в том числе в современных композициях, но с годами она стала немного громче. Песня «Diamonds» в исполнении Рианны начинается как раз с тишины. Вообще продюсеры говорят, что они всегда начинают с тишины. Как бы там ни было, в этом хите сначала тишина, затем постепенно добавляются звуковые элементы. Первые из них – самые важные, и подобрать их труднее всего. Если аранжировка перегружена идеями и звуками и используется слишком много инструментов, песня вряд ли станет популярной. В случае «Diamonds» продюсерам удалось сдержать себя, и, на мой взгляд, это отличный пример того, что чем проще мелодия, тем четче просматривается изначальный посыл.

В целом в современной поп-музыке вступление (интро) обычно бывает спокойным, далее темп нарастает до достижения кульминации, называемой дроп, где вступают ударные и звучит главная музыкальная и лирическая часть трека («We're like diamonds in the sky»). После этого снова становится тише, затем все повторяется с начала. Это закон жизни: если мы хотим донести до других важную мысль, разумно до высказывания и после него сделать паузу. Дело в том, что наш мозг любит контрасты. Он пробуждается, когда звуковой ландшафт меняется, и засыпает, когда звучание становится монотонным.

Если вы пойдете в клуб на выступление какого-нибудь диджея, то убедитесь, что весь сет, длящийся от одного до трех часов, – череда подъемов и дропов. Когда диджей добавляет громкости и динамики, звук передается моему телу и я невольно вспоминаю, что звук – это нечто физическое, наполняющее воздух и заставляющее помещение клуба трястись. Звук – воздух, находящийся в движении. Чтобы передать звучание басов, нужны колонки с большой площадью поверхности, поскольку низкие частоты приводят в движение значительный объем воздуха. Для передачи высоких частот требуется гораздо меньшая поверхность.

Зачастую диджеи добавляют перед дропом один-два такта тишины. Она вызывает чувство ожидания – предвкушения того, что сейчас произойдет. Иногда в сольном исполнении в качестве «ямы» используют высокочастотный звук. Ключ к успеху – в создании контраста между слабым и сильным элементом.

Мозг устроен таким образом, что он становится более активным, если предвидит изменение звукового ландшафта. Когда мы ожидаем, что сейчас наступит тишина или что, напротив, после затишья раздастся звук, когда во время танца мы чувствуем, что тональность или громкость вот-вот изменится, – в такие мгновения возникает ощущение, будто наш разум расширяется вовне. Меня всегда удивляет, насколько неожиданные мысли и ассоциации возникают в такие моменты. Когда же звуковая среда становится однородной и предсказуемой, наш мозг, ничем не стимулируемый, теряет часть своей активности.

26

Громкие звуки принимают различные формы, но самый громкий крик, который мне доводилось слышать, был беззвучным. Речь о картине «Крик» Эдварда Мунка. Я замолкаю всякий раз, оказавшись перед ней. Между мной и полотном повисает проводящая смысл тишина. Конечно, я знаю, что не могу запрыгнуть в картину и успокоить кричащего, положив руку ему на плечо, но я ощущаю полную сопричастность к нему.

Философ Дени Дидро считал, что человек, созерцающий произведение искусства, подобен глухому, внимающему языку жестов на известную ему тему. Сказано немного нескладно, но суть верна. Оказавшись перед объектом искусства, мы словно глохнем и пытаемся понять хоть что-то из того, что видим перед собой. Интересно, что это касается и таких интроспективных произведений, как работы Марка Ротко. Его прямоугольники, выкрашенные в яркие и зачастую темные цвета, в определенном смысле являются противоположностью «Крика». Складывается впечатление, что полотна Ротко таят в себе огромный энергетический заряд. «Тишина говорит сама за себя», – заявил однажды Ротко, когда отказался объяснить смысл своего творчества словами.

Не могу с уверенностью сказать, почему это происходит, но всякий раз, когда мы оказываемся лицом к лицу с великим искусством и пытаемся постичь замысел художника, мы замолкаем или же говорим вполголоса. Это напоминает мне о том, что Нансен говорил о звездном небе.

Хорошее искусство подобно вычислительной машине, отражающей мысли художника, его надежды, настроения, неудачи, интуицию, опыт и переживания. Возможно, я замолкаю, поскольку ощущаю, что каждый день что-то упускаю. Я так многого не понимаю и не успеваю, и художник напоминает мне об этом. Это заставляет меня стать честнее по отношению к самому себе, глубже погрузиться в то, что я делаю, и закрыться от мира. Если вдобавок я подключаю свою волю, могу ощутить примерно то же, что чувствую в конце длительного лыжного похода или когда ем что-то очень вкусное. Тогда мне удается полностью слиться с тем, чем я занят.

27

Художник-акционист Марина Абрамович превратила тишину в форму искусства. Юн Фоссе отдает многое из того, что пишет, на откуп тишине, в то время как Абрамович просто молчит. Так же как музыкант пользуется звуком, а живописец – холстом, она использует тишину, чтобы выразить то, что хочет донести до других.