Мориарти - Энтони Горовиц

— Сочувствую, — только и вымолвил я.

— Вы не знакомы с расследованием, которое стало известно как «Знак четырёх»? Дело было крайне необычное. — Джонс достал сигарету, чиркнул спичкой. Раньше я курящим его не видел, и он, кажется, забыл о разговоре во время нашей первой встречи. Но в последнюю минуту вспомнил. — Извините, что навязываю вам табачный дым, — сказал он. — Иногда позволяю себе такое удовольствие. Не возражаете?

— Ни в малейшей степени.

Он выбросил сгоревшую спичку.

— Инспектором я в то время был начинающим, — объяснил он. — Недавно получил повышение. Возможно, будь это известно доктору Ватсону, он бы не был ко мне столь безжалостен. Так или иначе, как-то сентябрьским вечером — это был восемьдесят восьмой год — я оказался в Норвуде, расследовал пустяковое дело… Хозяйка обвинила горничную в краже. Я как раз допросил горничную, и тут прибыл посыльный — в доме неподалёку произошло убийство, и мне надлежит идти туда, как старшему по званию из тех, кто был поблизости.

Так я и оказался в Пондишери-Лодж, эдакой пещере Алладина… Огромный белый дом с собственным участком, с садом, который вполне мог сойти за кладбище — вся земля была в ямах. Хозяином жилища был некий Бартоломью Шолто, и я никогда не забуду, как увидел его: он сидел в деревянном кресле в своём кабинете, больше похожем на лабораторию, на третьем этаже — мертвец мертвецом, а на лице застыла ухмылка, от которой стыла кровь в жилах.

Там же был Шерлок Холмс. Чтобы попасть в дом, он выломал входную дверь, чего не имел права делать, — подобными делами занимается полиция. С этим великим человеком я оказался рядом впервые, да ещё имел возможность наблюдать его в действии — своё расследование он уже начал. Что вам сказать, Чейз? Я ведь его до этого видел, но тут он мне показался ещё выше, бросалась в глаза худоба эдакого эстета, словно он морил себя голодом. Обращали на себя внимание выступающий подбородок и скулы, но прежде всего глаза — стоило им остановиться на каком-то предмете, как они поглощали все сведения, какие этот предмет мог предложить. Он поражал своей энергией, неуёмностью, каких я никогда не встречал в людях. Двигался он собранно и экономно. И ты понимал, что действовать надо быстро, время слишком дорого. Он был в тёмном сюртуке, с непокрытой головой. В руках держал рулетку, которую как раз убирал.

— А доктор Ватсон?

— Он был менее заметен. Просто стоял в тени в углу комнаты, роста среднего, круглолицый, сдержанный.

Описывать дело в подробностях не буду. Если интересно, можете прочитать сами. Покойника звали, как я уже сказал, Бартоломью Шолто. Оказалось, что ему и его брату-близнецу, Таддеушу, отец оставил большое наследство. Но найти его они не могли. Отсюда и столько ям в саду. Факты этого дела представлялись мне очевидными. Два брата повздорили, как часто бывает с мужчинами, когда на них обрушивается неожиданное богатство. Таддеуш убил брата, поразив его выпущенной из трубки ядовитой стрелой. Забыл сказать, что в доме было полно индийских безделушек. Я арестовал Таддеуша, а заодно и его слугу, человека по фамилии Макмёрдо — за соучастие.

— Вы оказались правы?

— Нет, сэр. Как выяснилось, я был не прав. И выставил себя круглым дураком, не первым, разумеется, кто снискал себе такие лавры, — в моей шкуре до меня приходилось бывать и коллегам, — но тогда меня это мало утешало.

Он замолчал и перевёл взгляд за окно, где сменялись чередой французские деревушки, но по его глазам было ясно — к пейзажу он безучастен.

— А в третий раз? — спросил я.

— Это было ещё через несколько месяцев… любопытная история с Абернетти. Если не против, сейчас я о ней распространяться не буду. Она и по сей день вызывает у меня раздражение. Началась она, как казалось, с ограбления… хотя и не совсем обычного. Скажу лишь, что я снова всё проморгал и стоял, как чурбан, а арест производил мистер Холмс. Больше такого не повторится, мистер Чейз. Это я вам обещаю.

Следующие несколько часов Джонс ко мне почти не обращался. На пересадку до Парижа мы успели без приключений… второй раз я ехал через этот город, не имея возможности хоть краем глаза взглянуть на Эйфелеву башню. Но так ли это важно? Нас ждал Лондон, и мне уже было не по себе. Над нами словно нависла тень, но чья именно — Холмса, Деверо или даже Мориарти, — лучше было не гадать.

Итак, впереди — Лондон.

Есть такое поверье: добропорядочные американцы после смерти переносятся в Париж. Ну, а тех, кто изрядно нагрешил, ждёт судьба вроде моей — так я думал, волоча свой дорожный чемодан с вокзала Чаринг-Кросс, а вокруг галдели извозчики, кружили попрошайки, текло людское море. Здесь мы с инспектором Джонсом расстались: он поехал домой в Камберуэлл, а мне предстояло найти гостиницу, которая вписалась бы в бюджет агентства Пинкертона для оперативника средней руки. С удивлением я узнал, что у Джонса есть жена и ребёнок. Я-то решил, что он холост и даже одинок. Но в Париже он рассказал о своём семействе, и когда мы спускались по трапу парохода в Дувре, он сжимал в руке индийский резиновый мячик и куклу французского полицейского, по фамилии Флажолет, купленную возле вокзала Гар дю Норд. Это открытие меня обеспокоило, но я молчал об этом до конца поездки.

— Простите меня, инспектор, — заговорил я, когда мы уже собрались расходиться. — Мне не очень приятно это говорить, но, может быть, вам стоит пересмотреть ваше решение?

— Какое именно?

— Об участии в этом деле — поимке Кларенса Деверо. Возможно, я не совсем внятно выразил мысль о том, насколько он безжалостен и неразборчив в средствах. Так вот, поверьте, это не тот человек, которого я хотел бы видеть в стане своих врагов. За ним тянется кровавый след по всему Нью-Йорку, и если сейчас он в Лондоне, то и здесь от своих привычек не откажется. Посмотрите, что произошло с несчастным Джонатаном Пилгримом! Мой долг — его изловить, но у меня нет семьи, а у вас есть, и мне неловко подвергать вас такой опасности.

— Я ведь попал сюда не благодаря вам. Я просто веду дело по поручению начальства в Скотленд-Ярде.

— Деверо не проявит уважения ни к Скотленд-Ярду, ни к вам лично. Ваше звание и должность вас не защитят.

— Это не имеет значения. — Он остановился и взглянул на унылое лондонское небо — город встретил нас облаками и мелким дождём. — Если этот человек приехал в Лондон и намерен, как вы полагаете, продолжать свои преступления здесь, его надо обуздать, а это и есть моя задача.

— Есть много других детективов.

— Но в Мейринген послали меня. — Он улыбнулся. — Я разделяю ваши опасения, Чейз, они делают вам честь. Да, я человек семейный. И, конечно, благополучие моих близких для меня превыше всего, но выбора у меня нет. Хорошо оно или плохо, но нам с вами суждено работать вместе — так тому и быть. Между нами говоря, позволю себе добавить — возможно, это вас утешит, — что почести за поимку этого злодея я не хочу отдавать ни Лестрейду, ни Грегсону, да никому из моих товарищей и коллег. А вот и кэб! Всё, я поехал!

Так и вижу, как он торопливо уходит, в руке мячик, а вокруг запястья на шнурке болтается кукла-полицейский в синей форме. У меня тогда возник вопрос, который не оставляет меня и сейчас: как доктор Ватсон в своих записках мог выставить его таким дураком? Я не раз перечитывал «Знак четырёх» и могу сказать: Этелни Джонс из того рассказа очень мало похож на человека, которого я знал лично, и которому — таково моё мнение — в Скотленд-Ярде не было равных.