Когда-нибудь я ее убью - Кирилл Казанцев

— Домой, пора домой, — отрешенно бормотала фельдшерица, пока ехали «на базу», то есть к подстанции, куда их назойливо звала рация голосом другого, отдохнувшего и свежего диспетчера, наглой девчонки-студентки из медицинского. Егор звук малость приглушил и снова насторожился — опять поганая канарейка, или как ее там, подала голос. И непонятно откуда, как сверчок в деревенском доме: поет, мерзавец, а где засел — непонятно. Тонко поет, еле слышно, но от этого не менее отвратительно.

— Выключи ты его, — еле ворочая языком, попросила врач, — заколебало. Что это?

Егор крутил головой, не забывая поглядывать на дорогу. Сирену он давно отключил, ехал дисциплинированно в правом ряду и встал, как и простые смертные на светофоре. И «сверчок», как назло, заткнулся, голоса не подавал, только плевалась и шипела рация голосом стервозной девки. Да тьфу на нее, сейчас он машину поставит и уйдет на трое суток домой, отключит телефон и ляжет спать… Телефон. Сверчок. Ну, конечно.

Мобильник лежал на дне драной кожаной сумки, рядом с паспортом и кошельком. И молчал, хоть и мигала на экране надпись: «3 пропущенных вызова». Все верно, эта игрушка три раза пиликала, три раза Вике кто-то звонил: ищут пожарные, ищет милиция. Хотя нет, этим наплевать — нет трупа, нет дела, хотя «двухсотый» сегодня запросто мог образоваться, если бы не эти две женщины, что сутки отпахали, пусть и выглядят так, что любому зомби сто очков вперед дадут. «Сволочь ты», — Егор смотрел на экран, нашел журнал вызовов. Все три звонка с одного номера, что неудивительно. Родственники Вику ищут, муж, брат или отец, или мать, и что теперь делать — непонятно. Ответить, напугать их до чертиков, рассказать, что случилось, или промолчать? Дилемма…

— Что там? — сунулась между спинками кресел врач. Посмотрела на телефон, на сумку, мигом все поняла и плюхнулась на лавку у стенки. Светофор загорелся зеленым, машины тронулись, Егор включил левый поворотник и повернул руль.

— Где взял? — поинтересовалась фельдшерица.

— Нашел, — не вдаваясь в подробности, сказал Егор. Ну к чему им знать детали и прочие мелочи? Правильно, ни к чему, да они и не настаивали.

— Молодец, — зевнула врач, — домой пойдешь — занеси, а то мало ли что. Эта Рябцева сейчас в себя придет и жалобу на нас накатает, что мы ее ограбили.

— Это запросто, — поддержала фельдшер.

— А точно придет? — спросил Егор.

— Да куда она денется, — отмахнулась врач, — оклемается, как миленькая. И жалобу строчить побежит. Так что не забудь, сразу отнеси, пусть там с ее барахлом сами разбираются.

И не по злобе они так говорят, а по опыту многолетнему и людей хорошо знают, даже слишком. Сколько раз бабки да деды, из ума выжившие, в прокуратуру заявления таскали с жалобой на злых врачей, что последнее у стариков выгребают, пользуясь их беспомощным состоянием. А потом, через недельку-другую заначка обнаруживается в самом неожиданном месте: в морозилке, например, или на дальней полке шкафа, давно забытой и пылью покрытой. Перепрятала бабушка рублики трудовые, на гробик отложенные, да позабыла. А все склероз проклятущий, он виноват, простите, люди добрые. Извинялись потом, конечно, даже плакали, но поздно пить и боржоми, и прочие полезные минеральные воды — дело сделано.

— Отдам, — пообещал Егор и, выходя на подстанции из машины, прихватил сумку с собой. Пока переодевался, Викин телефон звонил еще дважды, и Егор уже решился ответить, но звонки прекратились. И номер на этот раз не определился, в журнале вызовов появилась пустая строка. Егор покрутил телефон в руках, положил его в карман сумки, достал паспорт. Рябцева Виктория действительно была не местной, проживала за пару сотен километров от их богом забытого городка, и что ей здесь понадобилось — неведомо. Может, работала в Москве, снимая в пригороде квартиру, может, училась, может… Это только она сама расскажет, когда в себя придет. И все будет нормально, как и обещала врач, и, может, уже все хорошо, и девушка может дышать, слышать и говорить.

— В реанимации, — заявила дежурная медсестра из терапии, — к нам пока не привозили. Вы ей кто — родственник? Что передать?

Равнодушно глянула на Егора, услышав «нет», полезла в шкаф со стеклянными дверками, давая понять, что разговор окончен.

— Я на «Скорой» работаю, — сказал ей в спину Егор, — я ее привез недавно. Как она?

Медсестра лениво повернулась, запахнула халат и осмотрела Егора с ног до головы.

— Нормально все, — снизошла, наконец, — ночку там полежит, чисто на всякий случай. Надышалась сильно, боялись второй остановки сердца и перестраховались. Нормально все будет, — повторила она, — завтра к нам переведут. В пять приходи.

— Спасибо. — Егор поколебался еще мгновение — не отдать ли медсестре сумку, но потом передумал, попрощался и пошел вниз. Положил сумку в пакет, свернул и нес под мышкой, и на полпути к даче решил, что так будет лучше. Он должен сам все узнать — и о здоровье Вики, и о том, что с ней произошло. Сам, а не доверять это кому-то другому. Хватит уже, доверился один раз. И хоть не его типаж, с Риткой и рядом не стояла — что лицом, что фигурой. И поймал себя на мысли, что в очередной раз сравнивает свою бывшую с другими, новыми, непохожими, сравнивает, чтобы сразу же отринуть и забыть. Ну, не совсем сразу, через некоторое время, словно давал себе возможность убедиться — не она. Да, не она, не зеленоглазая русалка, что занозой сидела в памяти, и что не видел уже больше трех лет, может, и не узнают они друга при случайной встрече. Она-то точно мимо пройдет, а вот он… Это вопрос. И сегодня снова одного взгляда хватило, чтобы понять — не она. Не та, из прошлого, не она. Другая. Незнакомая. Красивая. Чужая. Едва не сгоревшая в своей машине. Одна. И телефон не звонит, никто не ищет Рябцеву Викторию — забыл или надоело, или есть дела поважнее.

Серебристый мобильник молчал все сорок минут, пока Егор топал от подстанции к дому. По привычке притормозил на знакомом повороте, глянул влево и назад и пошел себе дальше. Подумал мельком, что надо бы зайти, посмотреть, как там, в закрытой квартире, заодно счета за коммуналку из почтового ящика достать, но решил, что все это подождет. В квартиру он возвращаться не любил и вроде сентиментальностью не страдал, но все ж было как-то неприятно, что ли. Воспоминания лезли в голову самые ненужные, от них надолго оставался осадок, не проходил несколько дней, как тяжелое похмелье. Зато на даче было хорошо и пусто, Егор миновал замерзший пруд и сухие заросли камыша вдоль вытаявшей бетонки и побежал под горку. Один дом, наглухо закрытый на зиму, второй, третий — все, он дома, действительно, дома, где тепло и спокойно, и плевать, что дачка небольшая, главное, что отопление имеется и удобства не во дворе.

Все необходимое для жизни имелось — и небольшая кухня с газовой плитой, и две теплые комнатенки, и заваленная дачным и прочим полезным барахлом крохотная прихожая, и даже небольшая ванная, где через полчаса писк нагревателя сообщил, что порция кипятка готова. Душ, потом ужин, потом свежим воздухом подышать — в комнату Егор вернулся уже затемно. Плюхнулся на диван, посмотрел на поблескивавший в полумраке экран телевизора, пошарил рядом в поисках пульта и передумал. Лег, вытянулся во весь рост, закинул руки за голову и сам не заметил, как задремал. В доме он всегда спал отменно, не то что в квартире, помнил, как две или три ночи после возвращения вообще сон не шел, мыкался по комнатам до рассвета, не знал, куда себя деть. Выдержал неделю и сбежал в эту благодать и уж полгода как нарушениями сна не страдает, отрубается моментально, стоит лишь до подушки добраться, особенно если музыка подходящая — неназойливая, мягкая и такая тихая, что не понять: снится она или пиликает наяву. И если наяву, то источник где-то недалеко, даже, можно сказать, очень близко, под рукой, вернее под головой.