Идиот - Федор Достоевский

Прошло уже пять лет петербургской жизни и, разумеется, втакой срок многое определилось. Положение Афанасия Ивановича былонеутешительное; всего хуже было то, что он, струсив раз, уже никак потом не могуспокоиться. Он боялся — и даже сам не знал чего, просто боялся НастасьиФилипповны. Некоторое время, в первые два года, он стал было подозревать, чтоНастасья Филипповна сама желает вступить с ним в брак, но молчит изнеобыкновенного тщеславия и ждет настойчиво его предложения. Претензия была быстранная; Афанасий Иванович морщился и тяжело задумывался. К большому и (таковосердце человека!) к несколько неприятному своему изумлению, он вдруг, по одномуслучаю, убедился, что если бы даже он и сделал предложение, то его бы неприняли. Долгое время он не понимал этого. Ему показалось возможным одно толькообъяснение, что гордость “оскорбленной и фантастической женщины” доходит уже дотакого исступления, что ей скорее приятнее выказать раз свое презрение вотказе, чем навсегда определить свое положение и достигнуть недосягаемоговеличия. Хуже всего было то, что Настасья Филипповна ужасно много взяла верху.На интерес тоже не поддавалась, даже на очень крупный, и хотя принялапредложенный ей комфорт, но жила очень скромно и почти ничего в эти пять лет нескопила. Афанасий Иванович рискнул было на очень хитрое средство, чтобы разбитьсвои цепи: неприметно и искусно он стал соблазнять ее, чрез ловкую помощь,разными идеальнейшими соблазнами; но олицетворенные идеалы: князья, гусары,секретари посольств, поэты, романисты, социалисты даже, ничто не произвелоникакого впечатления на Настасью Филипповну, как будто у ней вместо сердца былкамень, а чувства иссохли и вымерли раз навсегда. Жила она больше уединенно,читала, даже училась, любила музыку. Знакомств имела мало; она всё зналась скакими-то бедными и смешными чиновницами, знала двух каких-то актрис, каких-тостарух, очень любила многочисленное семейство одного почтенного учителя, и всемействе этом и ее очень любили и с удовольствием принимали. Довольно часто повечерам сходились к ней пять-шесть человек знакомых, не более. Тоцкий являлсяочень часто и аккуратно. В последнее время не без труда познакомился сНастасьей Филипповной генерал Епанчин. В то же время совершенно легко и безвсякого труда познакомился с ней и один молодой чиновник, по фамилииФердыщенко, очень неприличный и сальный шут, с претензиями на веселость ивыпивающий. Был знаком один молодой и странный человек, по фамилии Птицын,скромный, аккуратный и вылощенный, происшедший из нищеты и сделавшийсяростовщиком. Познакомился, наконец, и Гаврила Ардалионович… Кончилось тем, чтопро Настасью Филипповну установилась странная слава: о красоте ее знали все, нои только; никто не мог ничем похвалиться, никто не мог ничего рассказать. Такаярепутация, ее образование, изящная манера, остроумие, всё это утвердилоАфанасия Ивановича окончательно на известном плане. Тут-то и начинается тотмомент, с которого принял в этой истории такое деятельное и чрезвычайноеучастие сам генерал Епанчин.

Когда Тоцкий так любезно обратился к нем за дружескимсоветом насчет одной из его дочерей, то тут же, самым благороднейшим образом,сделал полнейшие и откровенные признания. Он открыл, что решился уже неостанавливаться ни пред какими средствами, чтобы получить свою свободу; что онне успокоился бы, если бы Настасья Филипповна даже сама объявила ему, чтовпредь оставит его в полном покое; что ему мало слов, что ему нужны самыеполные гарантии. Столковались и решились действовать сообща. Первоначальноположено было испытать средства самые мягкие и затронуть, так сказать, одни“благородные струны сердца”. Оба приехали к Настасье Филипповне, и Тоцкийпрямехонько начал с того, что объявил ей о невыносимом ужасе своего положения;обвинил он себя во всем; откровенно сказал, что не может раскаяться впервоначальном поступке с нею, потому что он сластолюбец закоренелый и в себене властен, но что теперь он хочет жениться, и что вся судьба этого в высшейстепени приличного и светского брака в ее руках; одним словом, что он ждетвсего от ее благородного сердца. Затем стал говорить генерал Епанчин, в своемкачестве отца, и говорил резонно, избегнул трогательного, упомянул только, чтовполне признает ее право на решение судьбы Афанасия Ивановича, ловко щегольнулсобственным смирением, представив на вид, что судьба его дочери, а может быть идвух других дочерей, зависит теперь от ее же решения. На вопрос НастасьиФилипповны: “Чего именно от нее хотят?” Тоцкий с прежнею, совершенно обнаженноюпрямотой, признался ей, что он так напуган еще пять лет назад, что не можетдаже и теперь совсем успокоиться, до тех пор, пока Настасья Филипповна сама невыйдет за кого-нибудь замуж. Он тотчас же прибавил, что просьба эта была бы,конечно, с его стороны нелепа, если б он не имел насчет ее некоторых оснований.Он очень хорошо заметил и положительно узнал, что молодой человек, оченьхорошей фамилии, живущий в самом достойном семействе, а именно ГаврилаАрдалионович Иволгин, которого она знает и у себя принимает, давно уже любит еевсею силой страсти, и, конечно, отдал бы половину жизни за одну надеждуприобресть ее симпатию. Признания эти Гаврила Ардалионович сделал ему, АфанасиюИвановичу, сам, и давно уже, по-дружески и от чистого молодого сердца, и что обэтом давно уже знает и Иван Федорович, благодетельствующий молодому человеку.Наконец, если только он, Афанасий Иванович не ошибается, любовь молодогочеловека давно уже известна самой Настасье Филипповне, и ему показалось даже,что она смотрит на эту любовь снисходительно. Конечно, ему всех труднееговорить об этом, но если Настасья Филипповна захотела бы допустить в нем, вТоцком, кроме эгоизма и желания устроить свою собственную участь, хотянесколько желания добра и ей, то поняла бы, что ему давно странно и даже тяжелосмотреть на ее одиночество: что тут один только неопределенный мрак, полноеневерие в обновление жизни, которая так прекрасно могла бы воскреснуть в любвии в семействе и принять таким образом новую цель; что тут гибель способностей,может быть, блестящих, добровольное любование своею тоской, одним словом, даженекоторый романтизм, недостойный ни здравого ума, ни благородного сердцаНастасьи Филипповны. Повторив еще раз, что ему труднее других говорить, онзаключил, что не может отказаться от надежды, что Настасья Филипповна неответит ему презрением, если он выразит свое искреннее желание обеспечить ееучасть в будущем и предложит ей сумму в семьдесят пять тысяч рублей. Онприбавил в пояснение, что эта сумма, всё равно, назначена уже ей в егозавещании; одним словом, что тут вовсе не вознаграждение какое-нибудь… и что,наконец, почему же не допустить и не извинить в нем человеческого желания хотьчем-нибудь облегчить свою совесть и т. д., и т. д., всё что говорится вподобных случаях на эту тему. Афанасий Иванович говорил долго и красноречиво,присовокупив, так сказать мимоходом, очень любопытное сведение, что об этихсемидесяти пяти тысячах он заикнулся теперь в первый раз, и что о них не зналдаже и сам Иван Федорович, который вот тут сидит; одним словом, не знает никто.

Ответ Настасьи Филипповны изумил обоих друзей. Не только небыло заметно в ней хотя бы малейшего проявления прежней насмешки, прежнейвражды и ненависти, прежнего хохоту, от которого, при одном воспоминании, досих пор проходил холод по спине Тоцкого, но напротив, она как будтообрадовалась тому, что может наконец поговорить с кем-нибудь откровенно ипо-дружески. Она призналась, что сама давно желала спросить дружеского совета,что мешала только гордость, но что теперь, когда лед разбит, ничего и не моглобыть лучше. Сначала с грустною улыбкой, а потом весело и резво рассмеявшись,она призналась, что прежней бури во всяком случае и быть не могло; что онадавно уже изменила отчасти свой взгляд на вещи, и что хотя и не изменилась всердце, но всё-таки принуждена была очень многое допустить в виду совершившихсяфактов; что сделано, то сделано, что прошло, то прошло, так что ей дажестранно, что Афанасий Иванович всё еще продолжает быть так напуганным. Тут онаобратилась к Ивану Федоровичу и с видом глубочайшего уважения объявила, что онадавно уже слышала очень многое об его дочерях, и давно уже привыкла глубоко иискренно уважать их. Одна мысль о том, что она могла бы быть для них хотьчем-нибудь полезною, была бы, кажется, для нее счастьем и гордостью. Этоправда, что ей теперь тяжело и скучно, очень скучно; Афанасий Иванович угадалмечты ее; она желала бы воскреснуть, хоть не в любви, так в семействе, сознавновую цель; но что о Гавриле Ардалионовиче она почти ничего не может сказать.Кажется, правда, что он ее любит; она чувствует, что могла бы и сама его полюбить,если бы могла доверить в твердость его привязанности; но он очень молод, еслидаже и искренен; тут решение трудно. Ей, впрочем, нравится больше всего то, чтоон работает, трудится и один поддерживает всё семейство. Она слышала, что ончеловек с энергией, с гордостью, хочет карьеры, хочет пробиться. Слышала тоже,что Нина Александровна Иволгина, мать Гаврилы Ардалионовича, превосходная и ввысшей степени уважаемая женщина; что сестра его Варвара Ардалионовна оченьзамечательная и энергичная девушка; она много слышала о ней от Птицына. Онаслышала, что они бодро переносят свои несчастия; она очень бы желала с нимипознакомиться, но еще вопрос, радушно ли они примут ее в их семью? Вообще онаничего не говорит против возможности этого брака, но об этом еще слишком надоподумать; она желала бы, чтоб ее не торопили. Насчет же семидесяти пяти тысяч,— напрасно Афанасий Иванович так затруднялся говорить о них. Она понимает самацену деньгам и конечно их возьмет. Она благодарит Афанасия Ивановича за егоделикатность, за то, что он даже и генералу об этом не говорил, не толькоГавриле Ардалионовичу, но однако ж, почему же и ему не знать об этом заранее?Ей нечего стыдиться за эти деньги, входя в их семью. Во всяком случае, она ни укого не намерена просить прощения ни в чем и желает, чтоб это знали. Она невыйдет за Гаврилу Ардалионовича, пока не убедится, что ни в нем, ни в семействеего нет какой-нибудь затаенной мысли на ее счет. Во всяком случае, она ни в чемне считает себя виновною, и пусть бы лучше Гаврила Ардалионович узнал, на какихоснованиях она прожила все эти пять лет в Петербурге, в каких отношениях кАфанасию Ивановичу, и много ли скопила состояния. Наконец, если она и принимаеттеперь капитал, то вовсе не как плату за свой девичий позор, в котором она невиновата, а просто как вознаграждение за исковерканную судьбу.