Камера смертника - Борис Рудаков

– Есть у нас такие любители, – серьезно сказал он мне. – Так и норовят поконтактировать с приезжим журналистом. Только условия ставят: пара блоков сигарет и пара пачек чая. Но вы особенно не торопитесь, приглядитесь сначала, а то так и будете в продуктовую лавку бегать. Ничего путного они вам не скажут. Вы сами поймете, кто и что здесь собой представляет. Пойдемте, я покажу вам прогулочный дворик.

Ассоциации человека, который привык писать, человека, который в каждое слово привык вкладывать свой смысл, тот, что навевался эмоциями, воспоминаниями, образами… Для меня слово «дворик» в первую очередь имеет два образа. Стена бревенчатого дома, завалинка, цветущая яблоня неподалеку; чисто выметено, тележное колесо у верстака, сетчатая дверка курятника; ну и на завалинке дедок в старой ушанке, валенках и с огромной самокруткой. Или второй образ из далекого детства: старые, послевоенной постройки трехэтажные дома, стоящие буквой «П»; тут же разнокалиберные сараи, веревки с бельем, старый «Запорожец», неизменный стол, на котором мужики рубятся в домино, и у подъезда лавка с бабульками.

Ан нет, дворики бывают разные, в том числе и «прогулочные». То, что я увидел, поднявшись с Сергеем по металлической лестнице в три пролета, не наводило на мысли о безмятежном покое теплого летнего вечера, «золотых шаров» в палисаднике и стука домино по жестяной крышке стола. Перед моим взором предстал угрюмый и зловещий большой каменный колодец. А внутри он поделен решетками на десяток клеток. На меня как будто даже пахнуло запахом зверинца. И все это сооружение забрано сверху толстенной решеткой и очень частой сеткой. Вот оно, сказал я сам себе, расхожее представление о небе в клеточку. И в крупную, и в мелкую.

– Значит, им разрешено гулять?

– Да, – кивнул Сергей. – Каждый осужденный имеет право на одну прогулку в день.

– Имеет право? – удивился я, не в силах оторвать взгляда от этого зверинца под открытым небом. – Вы хотите сказать, что…

– Что насильно не выводят, только по желанию. Не хочешь на свежий воздух – сиди в камере. Посмотрите вон туда. Видите? Там есть турники, штанги и брусья. Даже теннисный стол, только его пока не отремонтировали. На прогулку у осужденных отведено 90 минут.

Вот, значит, что у них тут понимается под прогулкой. А чего я, собственно, ожидал? Что приговоренных к пожизненному заключению безвылазно держат в камерах?

– Послушайте, Сергей, – спросил я, налюбовавшись на прогулочный загон, – а вы в курсе, как смертников содержат за границей?

– Слышал. В Интернете читал. На Западе им устраивают чуть ли не спортивные состязания. Где-то, не помню где, на лето монтируют даже небольшие бассейны; где-то разрешают кататься по территории на велосипедах… Судя по фотографиям, у них зона больше напоминает коттеджный поселок эконом-класса.

– Да, что-то они там с гуманизмом перебарщивают, – согласился я. – Очень трепетно на Западе относятся к правам человека. Если в живых оставили, то обязаны создать условия для проживания. Вы своих подопечных видите в таких курортных условиях?

– Не дай бог дожить до таких нововведений, – буркнул Сергей не оборачиваясь. – Ну, пойдемте в жилой корпус. Распорядок строгий. Подъем в 6 утра. Умывание, зарядка, завтрак. Кто работает, тот по распорядку выходит на работу.

– А что, есть такие, кто не работает?

– Из 156 человек работают только восемьдесят. На швейных машинках строчат рабочие рукавицы. Остальным не только иглы в руки давать опасно из-за неустойчивой психики – желательно за пределы не выводить, чтобы не создавать предпосылок к нападениям на администрацию или других эксцессов. Вы не забыли, кто у нас тут сидит?

– А что, и нападения бывают? – изумился я. – Здесь?

– Все бывает в этом зверинце, – кивнул Сергей и продолжил свой рассказ. – Обед у них в двенадцать. Вечером личное время: можно книги читать, в настольные игры играть. Отбой в десять.

– А какая необходимость заставлять их работать?

– Отрабатывают содержание. Кроме того, они ведь кое-что и зарабатывают. В среднем около двух тысяч с небольшим. Кто-то отсылает эти деньги на волю родным, кто-то тратит на себя – покупает через охрану чай и сигареты.

Я с некоторым сарказмом похмыкал за широкой спиной Сергея, но промолчал. Что-то и у нас переигрывают с гуманизмом. Зарплату какую-то придумали… Скажите спасибо, что к стенке не поставили. Но почему-то эта мысль уже потеряла видимость стального стержня. Что-то внутри у меня было смущено зверинцем, в котором держат людей. Ну, пусть не людей, пусть злодеев. Хотя я видел только место для прогулок…

И вот передо мной открылась еще одна стальная дверь, и я шагнул в иной мир. Это я почувствовал сразу. Тишина была именно казематная, несмотря на свежевыкрашенные стены, двери, приличные чистенькие светильники. И в этой тишине гулко отдавались наши шаги. Где-то лязгнула решетка или замок, и я вздрогнул.

Мы шли длинным коридором с высокими, чуть сводчатыми потолками и камерами по обе стороны. Я хорошо помнил, что корпус был двухэтажным, но здесь, внутри, у меня сложилось полное ощущение, что я нахожусь в глубоком подземелье. И современная краска, и сварочные швы на решетках не могли избавить от иллюзии, что я попал в Средние века. Двери, двери, двери… Массивные железные двери серого цвета, с замками, глазками, засовами. Я остановился и вздохнул. Это появилась такая потребность, как будто в груди не хватает кислорода. Стены давили и давили на меня. Мыслей в голове не было никаких. Просто вязкая пустота, а в ней далеко и гулко пульсировало одно слово – «пожизненно». Наконец я разлепил губы и выдавил очередной вопрос Сергею, который терпеливо стоял и ждал меня.

– А это что за клетка? – указал я пальцем на сооружение в начале коридора – отдельное помещение, разделенное на три части решетками.

– Это комната краткосрочных свиданий (не более четырех часов). Заключенный помещается в одну клеть, близкие или родственники заходят в другую. Между ними – место дислокации контролера.

– Свидания? – опешил я. – Им разрешены свидания?

Сергей просто кивнул мне в ответ и пошел дальше. Логика определенная, конечно, в этом была. Если не казнили преступника, то он просто отбывает срок. И срок у него большой – вся жизнь. А раз он живой, то, наверное, и должен иметь право на свидание. Господи, я чуть не схватился за голову. И как же близкие-то смотрят на своих… ведь их сюда посадили за такое, что… Что представить страшно. Хотя, а как бы я сам на их месте относился, если бы мой близкий родственник… Черт его знает; подумать надо об этом, представить себе это. Но выглядела ситуация, конечно, дико. На мой неискушенный взгляд.

– А это что за провод? – Я посмотрел вверх на толстый витой провод, который тянулся вдоль стены. – Электрический? Что-то у вас тут с проводкой…

Фраза мне самому показалась глупой и наигранной, потому что я уже начал понимать, что все здесь не случайно, что все здесь выверено до мелочей, все правила и инструкции написаны в буквальном смысле кровью. И это слово «дислокация», которое привычно произнес Сергей, говоря о комнате свиданий, было доказательством, что в каждого, кто тут служит, инструкции вбиты крепко-накрепко.