Контуженый - Сергей Павлович Бакшеев

Вскоре женское любопытство берет вверх:

– Слушай, тебе зачем Злата? Бесишься из-за любви или отомстить хочешь?

Я смотрю, как подрагивает чай в стакане. Вопрос застает меня врасплох. Люблю или ненавижу – полярные варианты, а я не могу выбрать. Всему виной голова.

Глотаю чай и признаюсь:

– Не знаю. Я Контуженый.

Проводница разочарованно кивает и оставляет меня.

Остаток пути я мучаюсь ее вопросом, но не нахожу ответа. Прибытие в Ростов переключает уставший мозг на более простую задачу. Я покидаю поезд, держа в руке направление в военный госпиталь.

При выходе на привокзальную площадь ушлые таксисты зазывают клиентов. Я показываю мордатому таксисту адрес госпиталя.

Тот скептически оценивает мой внешний вид:

– А деньги у тебя есть?

Подходит другой, разглядывает подвязанную руку:

– В госпиталь? Ты с фронта, брат?

Я киваю. Таксит мне радуется, как родному:

– Садись, за так довезу. Ты только расскажи, как там в Донбассе?

Я осторожно опускаю больное тело в такси, откидываюсь в кресло.

– Арта бьет снарядами, мы накрываем минами, «музыканты» идут на штурм.

– Работают братья?

– Еще как работают.

– Что скажешь, победим бандеровцев?

– Россия всех победит, – заверяю я.

– Когда?

– Когда всех или только бандеровцев?

Таксист широко улыбается, одобрительно кивает и включает донбасские песни.

12

В Ростовском военном госпитале меня обследуют заново: рентген, анализы, МРТ. Здесь врачи разного профиля проводят осмотр по своему направлению.

Старый невролог с мохнатыми седыми бровями в очках на кончике носа разглядывает снимки моего мозга и бормочет невнятно:

– Ушиб головного мозга… Пластинчатая эпидуральная гематома в левой лобно-теменной… – Он чувствует, что я прислушиваюсь, поднимает взгляд поверх очков и успокаивает: – Угрозы для жизни больше нет.

Я сглатываю ком в горле.

– Какой жизни? На таблетках?

– На своих ногах и с двумя руками! – отвечает врач повышенным голосом, снимает очки и вновь проявляет снисхождение: – Ты молодой, мозг должен адаптироваться. А пока, будь добр, принимай лекарства.

Я получаю рецепты и список рекомендаций.

С ключицей проще. Хирург где-то у себя смотрит рентгеновские снимки и назначает операцию. Об этом мне сообщает медсестра. Она делает укол на ночь и инструктирует:

– Утром не есть, не пить. За тобой придут, когда надо, и отвезут в операционную.

Просыпаюсь, жду. Проходит час, другой, третий. К обеду в желудке просыпается наглый червячок аппетита, разрастается, шевелится, издает нудные трели.

Тащусь на пост медсестры:

– Про мою ключицу не забыли?

– Сначала оперируют тяжелых и по экстренным случаям. Ключица подождет.

– Можно обедать?

– Не вздумай!

Покорный вздох, глаза в пол, возвращаюсь в палату. Куда я ходячий со своей ерундовой проблемой, в госпиталь вертолетами с поля боя эвакуируют.

Вечером, наконец, привозят каталку за мной. Я в операционной под яркими лампами. Анестезиолог налаживает катетер на запястье, заглядывает в глаза, и я проваливаюсь в долгожданную пустоту.

Прихожу в себя голый в постели, когда уже темно. Наркоз отходит. В левом плече жгучая боль, рукой не двинуть. Пытаюсь надеть трусы одной правой – то еще упражнение. Если бы не помощь соседа по палате с позывным Григ я бы грохнулся с кровати.

Сна нет, состояние дерьмовое, но терпимое. Григ приносит чай и хлеб, оставшийся после ужина, помогает отвлечься. У нас много общего, он тоже из «музыкантов Вагнера», и мы болтаем полночи.

Григу слегка за тридцать. Он попал в «Группу Вагнера» из колонии строго режима.

– Приехал мужик и доходчиво растолковал нам зекам, что в жизни каждый имеет право на второй шанс, но его надо заслужить. Заслужить с оружием в бою на Донбассе.

– Лысый и энергичный мужчина? – уточняю я. – Сам глава ЧВК к вам пожаловал.

– Сразу видно, серьезный начальник, – подтверждает Григ.

– Он попусту трепаться не будет.

– А то! Рубил правду-матку, что нас ждет на войне. Ему нужны только штурмовики, самые смелые и борзые, такие и выживают. Рассказал и про смерть. Но это не смерть в пьяной драке. Погибший в бою, станет героем.

– И как, ты медаль заслужил?

– То сейчас я с медалью, а тогда решать надо было здесь и сейчас. Согласен – с тобой беседуют. Подходишь – назад хода нет. Обратку не включишь, в колонию не вернешься, – рассказывает Григ.

Я знаю, как «вагнеровцы» поступают с дезертирами, и молчу. А Григ и сейчас сам себе удивляется:

– Я семь лет на зоне отсидел, до воли пять месяцев, а я подписался на шесть.

Тут уж и я удивляюсь:

– Почему?

Он сводит брови и гнет шею:

– Я такое накуролесил… Это мой шанс вернуться домой человеком.

Я понимаю его и киваю:

– Хочется жить по-людски.

– И мое погоняло оказалось в тему. Я Григорий, короче, Григ! Назвал себя на беседе, мне улыбаются – наш! Григ почти Вагнер, тоже композитор. Был ЗК, стал боец ЧВК!

Григ воевал в штурмовом отряде бывших заключенных. Из них получаются выносливые, крепкие, неприхотливые и дисциплинированные бойцы. Их посылают в самое пекло, где выживают самые дерзкие и отчаянные. Григ выжил. Через полгода получил тяжелое ранение и билет на свободу, но жаждет вернуться в боевой строй.

– Куда я с такой рожей, только врагов пугать.

У Грига обожженная щека и шрамом исковеркана губа еще от бандитской жизни. Если первый раз увидишь – кровь стынет в жилах. Григ об этом знает и посмеивается, отчего становится еще страшнее.

– Мы же за огневым валом идем. Такая тактика. Прижимаемся вплотную к разрыву снарядов и, пока враг не очухался, заскакиваем в траншеи. А там уже кто ловчее. Я зубы скалю, у них шок, у меня фора.

Наша батарея тоже двигала огневой вал перед штурмовиками Вепря. Ювелирная артиллеристская работа: один миномет работает дымовыми минами, чтобы наших не было видно, а другой осколочно-фугасными подавляет врага. Это я помню. Еще бы вспомнить, как я выжил, а остальные погибли.

Через несколько дней после операции меня выписывают. Получаю медицинские документы. На рентгеновском снимке ключицы отчетливо видна титановая пластина поверх сломанной кости, закрепленная восьмью саморезами. Как будто доску слесарь соединил, не жалея металла. Зато плечо теперь не опущено, а поднято на место.

Лечащий врач говорит коротко и по существу:

– Перевязка через день. Снятие швов через десять в поликлинике по месту жительства. Месяц руку не нагружать. Через год пластину можно удалить.

– Снова операция? – спрашиваю врача и усмехаюсь: – Еще дожить надо.

Врач не спорит. И не видит ничего смешного в моих словах. На его столе нет коллекции смертельных осколков, зато в шкафу куча историй болезней, которые точнее назвать историями выживших и почивших.

Прощаюсь с Григом. Он