Искусство стареть - Игорь Губерман

В наслаждениях друг другом

нам один остался грех:

мы садимся тесным кругом

и заводим свальный брех.

Вдруг то, что забытым казалось,

приходит ко мне среди ночи,

но жизни так мало осталось,

что всё уже важно не очень.

Я равнодушен к зовам улицы,

я охладел под ливнем лет,

и мне смешно, что пёс волнуется,

когда находит сучий след.

Время шло, и состарился я,

и теперь мне отменно понятно:

есть у старости прелесть своя,

но она только старости внятна.

С увлечением жизни моей детектив

я читаю, почти до конца проглотив;

тут сюжет уникального кроя:

сам читатель – убийца героя.

Друзья уже уходят в мир иной,

сполна отгостевав на свете этом;

во мне они и мёртвые со мной,

и пользуюсь я часто их советом.

Два пути у души, как известно:

яма в ад или в рай воспарение,

ибо есть только два этих места,

а чистилище – наше старение.

Ушёл кураж, сорвался голос,

иссяк фантазии родник,

и словно вялый гладиолус,

тюльпан души моей поник.

Не придумаешь даже нарочно

сны и мысли души обветшалой:

от бессилия старость порочна

много более юности шалой.

Усталость сердца и ума —

покой души под Божьим взглядом;

к уставшим истина сама

приходит и садится рядом.

Томлением о скудости финансов

не мучаюсь я, голову клоня,

ещё в моей судьбе немало шансов,

но все до одного против меня.

Кипя, спеша и споря,

состарились друзья,

и пьём теперь мы с горя,

что пить уже нельзя.

Я знаю эту пьесу наизусть,

вся музыка до ноты мне известна:

печаль, опустошённость, боль и грусть

играют нечто мерзкое совместно.

Болтая и трепясь, мы не фальшивы,

мы просто оскудению перечим;

чем более мы лысы и плешивы,

тем более кудрявы наши речи.

Подруг моих поблекшие черты

бестактным не задену я вниманием,

я только на увядшие цветы

смотрю теперь с печальным пониманием.

То ли поумнел седой еврей:

мира не исправишь всё равно,

то ли стал от возраста добрей,

то ли жалко гнева на гавно.

Уже не люблю я витать в облаках,

усевшись на тихой скамье,

нужнее мне ножка цыплёнка в руках,

чем сон о копчёной свинье.

Тихо выдохлась пылкость источника

вожделений, восторгов и грёз,

восклицательный знак позвоночника

изогнулся в унылый вопрос.

Сейчас, когда смотрю уже с горы,

мне кажется подъём намного краше:

опасности азарт и риск игры

расцвечивали смыслом жизни наши.

Читал, как будто шёл пешком

и в горле ком набух,

уже душа моя с брюшком,

уже с одышкой дух.

Стареть совсем не больно и не сложно,

не мучат и не гнут меня года,

и только примириться невозможно,

что прежним я не буду никогда.

Какая-то нечестная игра

играется закатом и восходом:

в пространство между завтра и вчера

бесследно утекают год за годом.

Нет сил и мыслей, лень и вялость,

а мир темнее и тесней,

и старит нас не столько старость,

как наши страхи перед ней.

Знаю старцев, на жизненном склоне

коротающих тихие дни

в том невидимом облаке вони,

что когда-то издали они.

Кто уходит, роль не доиграв,

словно из лампады вылив масло,

знает лучше всех, насколько прав,

ибо искра Божья в нём погасла.

Былое сплыло в бесконечность,

а всё, что завтра – тёмный лес;

лишь день сегодняшний и вечность

мой возбуждают интерес.

Шепнуло мне прелестное создание,

что я ещё и строен и удал,

но с нею на любовное свидание

на ровно четверть века опоздал.

Ушедшего былого тяжкий след

является впоследствии некстати,

за лёгкость и беспечность юных лет

мы платим с переплатой на закате.

Другим теперь со сцены соловьи

поют в их артистической красе,

а я лишь выступления свои

хожу теперь смотреть, и то не все.

То плоть загуляла, а духу не весело,

то дух воспаряет, а плоть позабыта,

и нету гармонии, нет равновесия —

то чешутся крылья, то ноют копыта.

Уже мы стали старыми людьми,

но столь же суетливо беспокойны,

вступая с непокорными детьми

в заведомо проигранные войны.

Течёт сквозь нас река времён,

кипя вокруг, как суп,

был молод я и неумён,

теперь я стар и глуп.

Поскольку в землю скоро лечь нам

и отойти в миры иные,

то думать надо ли о вечном,

пока забавы есть земные?

Погоревать про дни былые

и жизнь, истекшую напрасно,

приходят дамы пожилые

и мне внимают сладострастно.

Нет вовсе смысла втихомолку

грустить, что с возрастом потух,

но несравненно меньше толку

на это жаловаться вслух.

В тиши на руки голову клоня,

порою вдруг подумать я люблю,

что время вытекает из меня

и резво приближается к нулю.

Пришёл я с возрастом к тому,

что меньше пью, чем ем,

а пью так мало потому,

что бросил пить совсем.

С годами нрав мой изменился,

я разлюбил пустой трезвон,

я всем учтиво поклонился

и отовсюду вышел вон.

Былое вдруг рыжею девкой

мне в сердце вошло, как колючка,

а память шепнула с издевкой,

что это той женщины – внучка.

Небо с годами заметнее в луже,