Наше величество Змей Горыныч - Ирина Боброва

И перо это, и чернила к нему приготовила вторая его дочь – Марья Искусница. Руки у средней царевны были золотые, взгляд внимательный, до всякого непорядка доглядный. Царь вспомнил, что еще в годовалом возрасте няньки да мамки на Марью надышаться не могли. Та только и делала, что шила да вышивала, пряла да ткала.

Забеспокоился царь Вавила, когда о Марьюшке с восторгом начал говорить шорник. Проверил. Действительно, царевна лошадиную сбрую справила куда лучше знатного мастера, который на все Лукоморье работой славился. Когда же о Марье Искуснице заговорил плотник, научивший ее бревна обтесывать, рамы оконные ладить да крышу крыть, царь всполошился. Не женское это дело, подумал тогда царь Вавила и дал строгий наказ: дальше рукоделья дочь среднюю не учить. Но было уже поздно. Поздно потому, что к моменту выхода указа Марья Искусница открыла для себя кузнечное дело и теперь осваивала его семимильными шагами. Тут царь схватился за голову и решил проявить твердость, но Марья Искусница такой рев закатила, что любящий отец не смог вынести и махнул рукой. И вот сейчас сидел царь на троне, к которому Марьюшка зачем-то приделала колеса, и боялся пошевелиться. Трон начинал ездить от малейшего сотрясения.

Зато младшая дочь радовала. Младшенькая ни науками не интересовалась, ни ремеслами. Самое большое ее достижение – пуговицы пришивать научилась. И то с большим трудом. Но расценивала сама Елена это достижение как величайший трудовой подвиг.

Царь Вавила улыбнулся, вспомнив, как принимал английских послов, не зная, что его царский кафтан на спине расшит сплошь пуговицами всех цветов и размеров. А когда заметил – поздно было. Теперь, говорят, в Англии мода – спины на камзолах пуговицами расшивать. Но на пуговицах рукоделье Еленино и закончилось. Уколола царевна пальчик и от этого потрясения зареклась прикасаться к игле. Заставить и не пытались – один раз попробовали, так младшенькая такой визг устроила, что у царя и бояр потом неделю в ушах звенело.

А в остальном Елена была просто золотой. Как в переносном смысле, так и в самом что ни на есть прямом. Царь досадливо вздохнул – дня не проходило, чтобы Еленушка не выпросила денежку. То ей на ленты надо, то серьги новые понадобились, то платье по французской моде всрочности сшить приспичило, а то шляпку купить, на английский фасон сделанную, какие тамошние бабы носят. Так и проводила дни, крутясь перед зеркалом да примеряя одну одежку за другой. О том, что к грамоте у Елены тоже никаких способностей нет, царь Вавила не переживал. К чему младшей дочери при ее-то красоте еще и ум? Елена была диво как хороша, и за красоту ненаглядную звали Еленушку Прекрасной.

Но больше, чем дочерьми, гордился царь Вавила сыном – Власием-царевичем. Тот рос не по дням, а по часам. И воевода Потап, наставник царского сына по ратным делам, нарадоваться на него не мог. У царевича была склонность к любому оружию. Одинаково ловко махал Власий и булавой, и тяжелым мечом, и легкой сабелькой. И когда сходились молодцы в потешном рукопашном бою, не было Власию-царевичу равных, несмотря на его нежный возраст. И на коне царевич скакал так, что ветер за ним угнаться не мог, вот только кони быстро под ним падали. А в остальном это был для царя-батюшки просто мальчишка. И относился к нему царь с такой же нежностью, как и к его старшим сестрам.

Баловал царь деток своих, любое озорство приветствовал и оправдывал. Бояре пытались и шуметь, и усовестить царя Вавилу они тоже пытались – бесполезно. Своим детям Вавила разрешал делать все, что только ни придет в их буйные головушки, к чему только ни потянет их юные душеньки.

А у Власия-царевича душенька тянулась к разному зверью. Сейчас-то уже попривыкли, а вот поначалу, найдя под крышкой блюда щуку не зажаренной, а живой, трепещущей, пугались и сердились. Точно так же мог спрыгнуть с блюда хорошо проваренный в меду да травах барашек или взлететь под потолок терема гусь, только что лежавший на тарелке запеченным и в яблоках. Такие шутки кого угодно могли до греха довести, только не царя. Бояре пытались нашептывать, что сын-де его, Власий, с силой нечистой дружит, но Вавила строго пресекал такие слухи. Вот и терпели. Зато охотники без царевича на охоту не отправлялись. Знали: если Власий с ними поедет, то добыча будет богатой. Да воевода Потап с восторгом рассказывал, как во время объезда пограничных постов Власий в одиночку справился с разбойниками. Просто свистнул – и кони разбойников на землю посбрасывали да к Власию со всех ног понеслись. А разбойники – те, кто смог подняться, – наутек бросились.

А уж те жители Лукоморья, к кому царский сын имел расположение, и вовсе нарадоваться на царевича не могли. Скот у них на подворье тучнел и множился, и болезни скотьи те дворы стороной обходили. Зато уж если невзлюбит кого Власий-царевич – бывало и такое, – так жди беды, вмиг вся живность со двора разбежится, поди верни потом. Время, свободное от дел, ратных занятий и детских игр, проводил царский сын в коровнике. Почему-то именно к коровам испытывал он любовь сыновью. Любовь куда большую, нежели к покойной матушке, породившей его, и к отцу родному.

Незаметно утекло пятнадцать годков. Так и росли дети царя Вавилы, и смотрел он на них затуманенным от любви взором. И только один обитатель царского терема, а если сказать точнее, то и не обитатель даже, а хозяин – старый домовой – видел царевых детей такими, какие они есть на самом деле. Может, потому и видел, что сам незаметен был?

– Ну и кого ты из них воспитываешь? – говорил он царю, когда случай выдавался на крыльце вечерком посидеть. – Дети должны берега какие-то видеть. А они у тебя совсем безбашенные сделались – чего на ум придет, то и творят!

– Так то и хорошо, – возражал Домовику царь Вавила. – Зачем же деток с малолетства неволить, приказами да окриками детство их безоблачное омрачать?

– А ежели они вред своими забавами кому причинят? Ведь большие ужо, в пятнадцать годов, поди, не детки будут, а отроки, понимать должны многое, ибо не одни они на белом свете живут! – продолжал настаивать Домовик. – Вон, Марья Искусница натерла полы какой-то гадостью скользкой – и что вышло из этого?

– А что вышло? – заоправдывался царь, почему-то почувствовав себя виноватым. – Блестели полы паркетные аки зеркало!

– А то, что порасшибались многие да травматизьму подверглись, ибо паркет скользким сделался, – то как расценивать?

– Да как то расценишь? Так и расценивать, что с чувством равновесия у бояр да нянек напутано!

– Да ты, царь, глаза разуй и на деток своих внимательнее взгляни, ибо любовь родительская глаза тебе застила, дальше носа собственного и не видишь ничего!

Многое мог бы рассказать Вавиле Домовик о детках его, но царь только отмахивался да на своем стоял:

– Чем бы дитя ни тешилось – все для развития ума да характеру отчаянного полезно. И пугать детей опасностью да бедами не позволю! Ребятишки свободными должны быть аки ветер в поле!

Тут Марья Искусница с крыши свалилась, да прямо в царский пчельник. Вавила с места взвился и понесся на помощь ненаглядной доченьке. Домовик только сплюнул в сердцах. Ну не дело это, не дело! Пусть Вавила и царь, и деткам этим батюшка, а все одно не дело так детей распускать! Да где ж это видано, чтобы царская дочка по крыше лазала?! Да разве для царевны такое дело – позолоту на куполах обновлять?! А уж то, что девица пятнадцати годов от роду – невеста уже на выданье – в мужских портках по Городищу шастает, и вовсе неуважение всех обычаев!