Собрание сочинений - Лидия Сандгрен

не было. Он включил телевизор и послал Элису сообщение «ты где?». В последнее время сын был необычайно молчалив и едва здоровался, а весь вечер накануне стирал и гладил свои рубашки под Жака Бреля и его маниакальный аккордеон. Закончив со своими, он принялся за рубашки Мартина, хотя обычно просто оставлял их на самом дне бельевой корзины. Потом достал средства для обуви и начистил все их туфли. Если его прерывали, к примеру, невинным вопросом, хочет ли он чаю, Элис выплёвывал «что?», как будто ответить на такой вопрос цивилизованно невозможно. Утром, разыскивая в прихожей ключи, Элис буркнул, что собирается на блошиный рынок, и почти сразу же захлопнул дверь. Мартину пришлось убирать за ним, на полу в гостиной он оставил разбросанные фотоальбомы. Видимо, педантизм сына работает избирательно, подумал Мартин и сделал мысленную пометку: провести беседу об Ответственности и Распределении Домашних Обязанностей.

В комнате было душно. Мартин открыл окно и задёрнул шторы. По телевизору шёл датский детективный сериал. Двое полицейских сидели в машине, в окна бил дождь. А им, пожалуй, стоит издавать больше детективов. Даже плохие детективы продаются. Что скажут будущие литературоведы о наблюдавшейся в начале двадцать первого века одержимости криминальными романами? Где-то на периферии сознания на миг вспыхнула искра интереса.

«Симптом культурной деградации и общее интеллектуальное увядание». Мартину было достаточно прикрыть глаза, чтобы услышать голос Сесилии и почувствовать рядом её присутствие – увидеть вмятину в диване, там, где она обычно сидела, поджав под себя ноги, услышать шорох её хлопковой рубашки. Когда Сесилия критиковала современность, её гётеборгский акцент почему-то становился заметнее, хотя смешанная мелодика её речи обычно больше тяготела к нормативному шведскому. «Это одна из гипотез. Благожелательные толкователи считают криминальную литературу ареной для общественной критики, что для определённых авторов вполне справедливо. Но в девяноста восьми случаях из ста эта арена превращается в Колизей, в котором народ развлекают демонстрацией разрушения и смерти». Она заводит за ухо прядь волос. Её длинные пальцы всегда чем-то заняты, как у завершившего карьеру пианиста. Она вертит на безымянном обручальное кольцо или теребит подвеску на шее. «С другой стороны, криминальная литература – это симптом нашего времени, сам по себе весьма интересный. Здесь уместно сравнение с так называемыми БДСМ-романами. Почему они настолько популярны? Какую потребность удовлетворяет такого рода литература у тысяч женщин, читающих её со страхом и трепетом?» Издательству, усмехается она, следует полностью перейти на детективы и эротику. Тогда мы сможем купить дачу во Франции и уйти на пенсию. «Смерть и секс – в конечном счёте именно к ним и сводятся все явления культуры, разве нет? Может быть, ещё к Богу. Но Бог, в свою очередь, неразрывно связан и со смертью, и с сексом. Бог – наш последний шанс укрыться от вечной проблемы смерти и секса». Она встаёт, чтобы принести что-нибудь из кухни. Он слышит, как звенит посуда, а Сесилия насвистывает арию Баха. Как-то она цитировала фрагмент «Страстей по Матфею» на немецком.

Ему всегда нравилось слушать, как она говорит на непонятных ему языках.

* * *

Несколько ночей подряд Мартину не удавалось уснуть. На улице как заведённые пели птицы, напоминая, что сейчас ранее лето и начинается жизнь. Он сбросил одеяло и накрыл голову подушкой, надел пижамные штаны, снял пижамные штаны, встал, выпил воды, заглянул в комнату Элиса. Сын храпел с приоткрытым ртом, закинув за голову бледную руку. Было бы разумно продать издательство сейчас. Лучше отойти от дел, когда «Берг & Андрен» на пике. Разумеется, мы высоко ценим вашу компетенцию и будем рады по-прежнему видеть вас в роли издателя. Он мог бы переехать в Стокгольм. Снять дом на какой-нибудь разодетой в камень набережной и дописать книгу об Уоллесе. Мир открыт.

Дни летят. Он поискал ссылку на «Спотифай», которую ему прислала Патрисия. Он купил новый дорогой костюм. Когда раздался звонок с незнакомого номера, начинающегося на 08 [172], у него забилось сердце, но это оказалась всего лишь реклама телефонов.

– Меня это не интересует, – ответил он и отключился.

Он сходил в поликлинику, врач осмотрел его, прижимая к спине холодный стальной стетоскоп. Сказал, что никаких проблем с сердцем нет.

23

Ответа от издателей Франке не было. И ни слова от Элиса, которому она послала перевод отрывков романа. Даже отец, звонивший кстати и не кстати, не выходил на связь.

По вечерам Ракель переводила и поздно ложилась спать, утром просыпалась задолго до будильника. Поскольку она перестала ходить на лекции, о задании по психологии личности она забыла, а сегодня был последний день его сдачи, о чём Ракель узнала совершенно случайно, листая ежедневник в поисках номера телефона Эммануила Викнера. Странное ощущение, когда приступаешь к заданию в последний момент. Она взяла с собой термос с кофе и нашла самый укромный угол в лабиринтах университетской библиотеки, где проработала несколько часов, ни разу не вспомнив о матери, Филипе Франке и обо всём прочем. Когда текст был более или менее готов, она отправила его руководителю, даже не перечитав. И тут же быстро встала из-за стола и вышла – не могла оставаться там ни секунды. Ранний вечер был туманным и прохладным, и она в растерянности остановилась на холме, не понимая, в какую сторону пойти и чем заняться.

Эммануил жил поблизости. Он, конечно, приглашал её посмотреть старые рисунки Сесилии, но это было несколько недель назад. Наверное, он разнервничается, если она вдруг появится без предупреждения. С другой стороны, дядя сможет притвориться, что его нет дома.

Ракель легко сбежала по ступенькам. Даже зная, что он живёт в городе, она всегда представляла его в обстановке загородного дома, и в его квартире на Лундгренсгатан не была ни разу.

Брат матери так и остался для неё тем юным Эммануилом из летнего детства. У него была серьга в ухе, от него всегда немного пахло по́том, окна в своей комнате он занавешивал одеялом, и там всегда царил дымчатый сумрак. По окрестностям Эммануил перемещался на мопеде с коляской и не возражал, чтобы Ракель ездила с ним, давал слово, что ни во что не врежется, клялся будущей могилой матери, что никаких дорожных происшествий не будет, но ей всё равно лучше спросить разрешение у тех, кто несёт за неё официальную ответственность. («Ты никуда не поедешь без ремня безопасности», – заявил папа.) Присутствие Эммануила в доме казалось обязательным, и он, в отличие от всех остальных взрослых, всегда находил для неё время.

– Я слышал,