Закон - тайга - Эльмира Нетесова

Бугор фартовых не вылез из палатки, прикинулся спящим. Но кто-то из воров угодил, перед самым носом Шмеля миску с едой пристроил. Чтоб не похудел, не обижался.

Трофимыч оставил у палаток Саньку, чтобы ужин приготовил, а сам вместе с мужиками ушел в тайгу.

В душе он понимал, что нелегко и непросто будет ему переломить Шмеля, заставить работать. Может, и вовсе не удастся. Помощи ждать неоткуда. Вон охрана и та делает вид, что ничего не замечает. Неспроста это…

«Уж хоть бы не подрались они там с Сашкой. Тот рыжий не дает на своем горбу ездить. Ну, этого охрана не допустит», — подумал Яков. А вскоре, занятый работой, забылся до самого вечера.

Вспомнил Трофимыч о Шмеле, когда в тайге совсем стемнело. Позвал мужиков на отдых, похвалить не забыл. Те ion молчали.

У палаток горел большой костер, это издалека приметили люди. Две кудлатые тени возились у огня.

Мешки и ящики с продуктами топорщились заботливо укрытой горкой. Их привез из Трудового, как и обещал, Ефремов.

Возле костра — куча дров. Чтобы обогрелись, обсохли люди после работы, отдохнули у огня душой и телом.

Санька приготовил на ужин хлёбово из концентратов да извечную перловую кашу.

Люди ужинали молча. Трофимыч взглядом спросил, помогал ли бугор? Санька утвердительно кивнул головой.

Перемыв посуду всяк за собой, уселись сумерничать. Тепло, вид огня действовали на всех магически.

— Чего загрустил, Косой? — спросил Трофимыч одного из фартовых. Самого молодого в бригаде воров.

— На волю бы теперь, — ответил тот дрогнувшим голосом. И добавил: — Папаня у меня лесник. Весь век лес выращивает. Как над родным дрожит. Он его сажает, а я — валю. Не по уму это.

— Сколько тебе осталось? — полюбопытствовал бульдозерист.

— Тут и месяц — много. А мне еще целый год.

— Чего хвост опустил, сопли тут на уши вешаешь? Встряхнись, кент, ты же законник. Выйдешь, все будет в ажуре! Пойдем в дело. Это от безделья кровь киснет, — захохотал над Косым старый плешивый вор.

— А я эту пору не люблю. Конец марта всегда был неудачным для меня. В это время я в плен попал, — вздохнул Тарас Сидоренко из бригады Трофимыча. И, помолчав, обронил в тишину: — Потом, опять же в марте, на Колыму меня упекли. Прямо из концлагеря. На двадцать лет…

— Не хрен было сдаваться в плен, — послышалось за спиной внезапно.

Все оглянулись. В отблесках костра, заложив руки за спину, стоял Шмель.

— Это кто же сдавался? Я? Сам, своей волей? Да ты, гад, думаешь, что мелешь? Я с ребятами из окопов не вылезал, обовшивел, не жрал неделями! — сдавил кулаки Тарас.

— То-то и оно, что из окопов не вылезали. Потому и взяли тепленькими. Теперь вкалывай, раз сдыхать ссал, а воевать не умел.

Тарас вскочил. В озверевших глазах ярость вскипела. Мужика перехватили, удержали.

— Ты, подлюка, где в войну был? Разве солдат решает, как вести бой? Я не стратег, не командир. Я выполнял приказ. И не моя вина, что командовал нами тупица, такой, как ты, болван. Он должен вместо меня тут отбывать, за то, что людей не сберег, за поражение и погибших, за всякую изувеченную судьбу, собственной жизнью и шкурой! Да только он — тебе сродни. Умело слинял. До сих пор его не нашли. Попадись он мне, за всякий день мук с него спросил бы! — заходился мужик криком.

— Замолкни, гнида окопная! Таких, как ты, живьем надо давить было. Танками! Чтоб жопы в окопах не просиживали, пока нас немец в домах сжигал вместе со стариками и старухами, — поддержал своего бугра Косой.

— Командир — дурак! А твой калган из задницы вырос? Вместо мозгов дерьмо? Так чего на судьбу сетуешь, целкой прикидываешься? Все вы тут лидеры! Козлы вонючие! — подняли голос фартовые.

И не миновать бы жаркой драки, если бы не вмешалась вовремя охрана. Притихли. Пошли по палаткам, бурча угрозы друг другу, обмениваясь ругательствами.

Когда Трофимыч лег на свое место, спросил Саньку:

— Неужель заставил Шмеля помогать? Иль не понял ты меня?

— Понял. Но не я — Ефремов его заставил, пригрозил в зону вернуть, к