Вертоград старчества. Оптинский патерик на фоне истории обители - Монах Лазарь (Афанасьев)

— говорят сохранившиеся документы. Он смотрел на обстоятельства. Вот собственноручно им написанное и данное одному порубщику письмо-свидетельство: «Дано сие крестьянину Калужской губернии Лихвинского уезда Димитрию Васильеву Свиридову в том, что он со стороны Оптиной пустыни за свой проступок — покражу дерева с Макеевской дачи пустыни — на сей раз прощается, как просит прощения и обещает более сего не делать. 1915 года, 8 июня. Настоятель архимандрит Исаакий»518 (написано на бланке с грифом: «Козельская Введенская Оптина пустынь. Козельск, Калужской губернии»).

Отец Исаакий принял настоятельство в трудное для России время: только что началась война; вскоре начали все более резко обозначаться признаки грядущей революции… Он действительно, как и предсказал в 1884 году блаженный Василий, был последним настоятелем Оптиной, этого мощного духовного корабля… Постепенно, в ходе войны, нарастали трудности быта, но с этим-то оптинцы охотно мирились. Нужно было другое — помогать бедствующим, как это традиционно делали в смутные времена русские монастыри. Народ, теряя возможность пропитания и ослабевая, теснился возле монастырских стен. Здесь находил сочувствие и помощь.

Начали прибывать беженцы из тех мест, где шли сражения… С согласия старшей братии отец Исаакий отдал одну гостиницу для беженцев, другую — под сиротский приют, который и обеспечивала всем нужным Оптина пустынь. Сами же монахи сели на скромный хлебный паек, который со временем постепенно уменьшался.

На фронтах, после первых успехов нашей армии, наступила полоса неудач. Но вот Государь повелел привезти на передовые позиции древнюю чудотворную Владимирскую икону Божией Матери, которую переносили из одного полка в другой, служа молебны в поле, в лесу, где придется… Вот такие молебны служил там, на фронте, преосвященный Трифон, прикомандированный к армии как священнослужитель, исполняющий все нужные требы. Воевали и сыновья Великого князя Константина Константиновича — все пятеро. 27 сентября 1914 года во время конной атаки на немцев был смертельно ранен и вскоре умер князь Олег Константинович (родной брат троих будущих алапаевских мучеников). Государь принял на себя обязанности Главнокомандующего и почти все время находился в Ставке, сын его, наследник Цесаревич Алексей, по большей части находился здесь при нем. Армия воспрянула. Неудач больше не было, да и снабжение ее боеприпасами стало своевременным и бесперебойным.

Так бы и шло, если бы не массовое ослепление русских интеллигентов, чиновников, да и рабочих, а вскоре и высших военных чинов некими «свободами», бороться за которые неустанно призывала тайная и явная вражеская пропаганда. Немецкое золото питало либеральные и социалистические силы России, то есть предателей своей страны. Из таких вот предателей в основном состояла и Дума. Крупнейшие европейские страны и Соединенные Штаты Америки были заинтересованы в крушении России во всех смыслах — религиозном, экономическом, военном… Даже союзники наши по войне. Изменнические настроения крепли в среде, окружающей и самого Государя. В 1914 и 1915 годах это еще не было так явственно, как в последующие два предреволюционных года.

В 1916-м и в следующем году Оптина пустынь продолжала делать ежегодные взносы по тысяче рублей на содержание церковно-приходских школ. Отчислялись деньги и в Москву на организацию Поместного Собора Русской Православной Церкви, который подготавливался по предложению Государя.

Летом 1916 года по прошению архимандрита Исаакия Калужский епископ Георгий прислал новые антиминсы в храм Казанской иконы Божией Матери и в храм святой праведной Анны и преподобной Марии Египетской. Летопись отмечает весьма частые служения настоятеля в храмах обители и скита. В этом же году архимандрит Исаакий с братией встречал в Оптиной пустыни дорогих гостей — представителей царской семьи: это были их последние приезды сюда.

В апреле 1916 года, не открывшись никому, в монастырской гостинице поселился Георгиевский кавалер, офицер-фронтовик, молодой еще человек. Это был князь Константин Константинович, сын К.Р. (Великого князя Константина Константиновича, скончавшегося в 1915 году). Пятнадцать лет тому назад он жил — как и вся его семья — в Прысках, был тогда отроком, но, как и все дети Великого князя, благочестивым. С тех пор теплилась в его груди любовь к приветившей его тогда славной русской обители. Он воевал, деля с солдатами опасности боевой жизни. Бывший на фронте военным священником игумен Серафим (Кузнецов) видел его и в окопах, и под пулями. В одном бою он, рискуя жизнью, спас полковое знамя, за что и удостоился Георгия… Храбрый, но скромный православный человек, будущий новомученик.

В скитской Летописи 2 апреля 1916 года записано: «Воскрешение Лазаря. Скит посетил князь Константин Константинович, сын почившего Великого князя Константина Константиновича. Высокий гость уклонился от встречи и подобающего его положению приема и, прибывши в монастырь, держал себя в полной неизвестности. Когда же это по нынешним строгим условиям военного времени, коих обязаны держаться гостиницы, сделалось невозможно, то князь убедительно просил сохранить его имя втайне и относиться к нему, как и ко всякому богомольцу. В скиту сделаны были все приготовления к торжественной встрече, но последняя была отменена ввиду указанных причин, и князь был в скиту запросто; осмотрел скит, был в храме и у старцев. Смирение, благоговение, искренняя религиозность и простота — достойны удивления»519. Князь Константин Константинович провел в Оптиной Страстную седмицу и, встретив Светлое Воскресение, уехал только после всех Светлых дней.

Через неделю после его отъезда прибыл в Оптину его родной дядя, брат отца, Великий князь Димитрий Константинович, генерал от кавалерии, также впоследствии новомученик (он был расстрелян большевиками в Петрограде в 1919 году вместе с другими Великими князьями). С ним приехала княгиня Татьяна Константиновна, дочь покойного К.Р., вдова убитого на войне князя Константина Багратиона-Мухранского, будущая мать Мария, игуменья Гефсиманской обители на Елеонской горе в Святой земле.

«Около 9 часов утра, — писал скитский летописец 22 апреля 1916 года, — большой колокол возвестил о приближении высоких посетителей, и на встречу к западным вратам Введенского собора вышел сонм священнослужителей в золотых облачениях во главе с преосвященным епископом Михеем. Преосвященный был в мантии и с жезлом в руке, настоятель — с крестом, один из иеромонахов держал крест на блюде до надлежащего момента, иеродиаконы — со свечами и кадилами и святою водою. Братия между тем расположилась по направлению к северным вратам обители, откуда должен был последовать въезд высоких паломников. Все это вместе с внутренним убранством и освещением собора, а к этому еще и прекрасная теплая погода при ярком весеннем солнышке, обливавшем все вокруг светом и блеском лучей своих, делало предстоящую встречу в собственном смысле высокоторжественною. Раздался трезвон, и вскоре во вратах обители показался кортеж, сопровождаемый отцом казначеем и чинами местной и городской полиции.