Топот шахматных лошадок - Владислав Крапивин

В самом деле, разве так можно! Прожить на свете одиннадцать лет и ни разу не видеть ни прибоя, ни парусов, ни уходящей к горизонту синевы…

«Господи, как я хочу туда…»

Вожатая Зинаида в лагере несколько раз делала замечание: «Сергеев, почему ты часто повторяешь «господи»? Ты же пионер!» Но что он мог сделать, если такая привычка. Впрочем он говорил так чаще про себя, а не вслух. «Господи, хоть бы мама приехала в воскресенье». «Господи, неужели Светка опять сегодня не поглядит на меня?»…

В тот день Славке сперва не повезло, а потом… потом повезло небывало, волшебно, несбыточно!

В школе, в коридоре, его поймала дежурная учительница, велела принести дневник и начертала в нем: «Бегал на перемене и пререкался! Тов. родители, примите меры!»

А что делать на перемене? Стоять столбом у окошка? А дневник нести этой дуре сразу же, ни сказав даже «а чё я сделал?»

Мама, конечно, никаких мер принимать не стала, только сказала для порядка:

— Вот достукаешься, отправлю к отцу…

Славка лишь вздохнул: куда, мол, ты без меня денешься?

Отец уже три года жил далеко, в Омске, с другой женой и приемной дочкой Полиной. Славка однажды был там в гостях. И новая папина жена оказалась вполне нормальная тетка, добрая, и семилетняя Полина была ничего девчонка, не вредная. Но мысль, чтобы остаться там насовсем была такая дикая, что… даже и не мысль, а психушный бред…

На этот раз маме ворчать на Славку было некогда, потому что зашел в гости Валерий Тихонович. Он работал в том же институте, что и мама, только она в библиотеке, а он учил студентов истории. В последнее время он что-то часто стал захаживать. Славка — он же не дитя малое, все понимал. Мама еще молодая, не век ей вдвоем с сыном куковать, а Валерий Тихонович был славный дядька. Деликатный такой и внимательный к Славке: книжки иногда приносил ему, причем не научные, а «Двадцать лет спустя», «Айвенго», «Аэлита»…

Сейчас они стали вместе пить чай, и Валерий Тихонович стал рассказывать, что должен на десять дней улететь на юг, к студентам, которые ведут раскопки в Херсонесе. Это развалины древнегреческого города на окраине Севастополя…

И тогда у Славки вырвалось:

— Господи, какой же вы счастливый…

Валерий Тихонович внимательно посмотрел на Славку… на маму…

Чем по-настоящему хорошие люди отличаются от обыкновенных? Они хотят счастья не только себе, но и другим…

…Потом были еще мамины охи, Возражения Валерия Тихоновича:

«Ну что школа? Десять дней. Когда болеют, больше пропускают, догонит…»

«Ну что деньги? Как-нибудь…»

И радостный Славкин вопль…

…В Севастополе они поселились на частной квартире, в белом домике на Петровском спуске. И первое Славкино знакомство было с хозяйской дочкой — девочкой на год-полтора младше Славки.

Было рано. Валерий Тихонович еще спал. Как можно спать, когда рядом море?

Славка вышел на крыльцо. Светлоголовая девочка в такой же, как у Славки синей майке и желтой, в черный горошек, юбочке кормила у каменного сарайчика кур.

— Цыпы-цыпы-цыпы…

Потом нерешительно глянула на Славку.

— Ты кто? — спросил Славка. Он хотел, чтобы голос его прозвучал сурово, потому что с незнакомыми девчонками только так и надо разговаривать. Но радостные струнки («Скоро увижу море!») продолжали звенеть в нем, и суровости не получилось.

— Я — Ветка, — сказала девчонка. Она смотрела на Славку, чуть наклонив голову. В одной руке она держала совок с зерном, а в другой поднятый с земли разлапистый лист какого-то южного дерева.

— Кто? — удивился Славка (понял, что не «Светка»).

— Так зовут, — сказала она. — Ну и что?.. А тебя я знаю, как звать.

«Зеленое какое-то имя, — подумал Славка. И решил: — Смешное».

Оно вообще-то не было смешным. Даже красивое имя. Но Славка подумал, что Веткой хорошо называть девчонку высокую, тонкую, в зеленом платье и с зелеными глазами. А эта Ветка была маленькая, круглолицая. Глаза желтые и блестящие, как мамины янтарные бусины.

— Ты чего смеешься? — сказала Ветка. — Тебе забавно, да?

— Ты же не зеленая, объяснил Славка. — Ты не ветка. А так… То ли луковица, то ли репка…

Он испугался, что она обидится, и тогда солнечные струнки оборвут свой радостный звон. А Ветка не обиделась.

— Вырасту, — сказала она. — Ничего.

Славка осторожно дотронулся до разлапистого листа с подсохшими краями.

— Это чей?

— Каштановый. — Ветка протянула ему лист. — Ты никогда не видел?

— Нет, — сказал Славка, но подумал, что Ветка может засмеяться, и добавил: — А ты кедры видела? А горы, которые все синие от тайги, а над ними солнце красное-красное?

— А море? — тихо спросила Ветка.

И словно кто-то веселой рукой провел по солнечным струнам. Это пуще прежнего зазвенела Славкина радость. И чтобы не расхохотаться совсем по-глупому от счастья, Славка сказал как можно спокойнее:

— Ну, где тут у вас море?

Ветка пошла рядом со Славкой. Поэтому он должен был шагать неторопливо. Они шли мимо белых каменных заборов с зелеными калитками и белых домиков, которые сливались с заборами. Свернули в переулок, где росли мелкие желтые цветы, похожие на лютики…

Славка глянул вперед и увидел море…

…Прошла уже целая неделя, как Славка жил у моря. Он привык к серым башням и стенам Херсонеса, где каждый камень был источен временем. Среди развалин росла жесткая трава и маленькие желтые цветы. У травы был незнакомый сладковатый запах. Он смешивался с запахом водорослей, влажного ветра и мокрых камней.

Утром Славка шел на берег, где на двух каменных столбах висел морской колокол. Славка кидал в него куском черепицы, и колокол отвечал басовитым дружелюбным гудением. Когда голос колокола замирал, Славка по вырубленным в скале ступеням спускался к морю. За ночь прибой выбрасывал на берег пригоршни обточенных волной осколков бутылочного стекла, оранжевой черепицы…

Море у Херсонеса никогда не бывает совсем спокойным. Пусть стоит безветренный день, пусть громадная синяя вода кажется совсем гладкой, все равно о прибрежные камни бьется зеленоватый и белогривый прибой. По морю идут низкие и такие пологие волны, что их не заметишь в отдалении от земли. Но у берега, сердясь, что близкое дно задерживает их свободный бег, волны вырастают, становятся все круче и опрокидывают на мокрые камни шипящий гребень. Потом, обессиленные, он еще несколько шагов ползут по берегу, пересыпая гальку, замирают на секунду, уходят… Одна… Другая… Без конца…