Максимализмы. Характеры и характеристики. Жизнь №1 и Жизнь №2 - Михаил Армалинский

Она оттолкнула меня, сказала нечто отрезвляющее и пошла вверх по лестнице. Галя, следует полагать, выдерживала и более умелые атаки (или умелые она, скорее всего, не выдерживала), а я потерял весь запал и дал ей уйти из рук.

Следующий случай представился мне через несколько недель, я входил во двор и всегда оглядывался на её парадную – она в этот момент выходила из неё, спеша куда-то. Красивая с идеальными длинными ногами. Я подошёл к Гале, она нехотя остановилась и сказала, что опаздывает на свидание с её парнем, музыкантом.

– На чём он играет? – спросил я.

– На трубе, – ответила она и ушла от меня быстрым шагом.

И я понял, что моё дело – труба.

Потом Галя уехала из нашего дома, и я её не видел несколько лет – наверно, вышла замуж за музыканта. Незадолго до моего отъезда из России я, заканчивая последние дела, заметил Галю, идущую в толпе. Был вечер и солнце собиралось уйти до завтра. Галя выглядела, будто её «излюбли и измызгали» (последнее пишу для цитаты – измызганной она не была), со ставшим одутловатым лицом, но по-прежнему красивая и желанная.

Но я её не стал останавливать.

«Труба зовёт», – подумал я, глядя на солнечный Запад.

Шестидесятые, начало семидесятых. Мои родители да и я наслышались и начитались про зарубежные коктейли – смесь чего-то с чем-то. Должно быть вкусно. В первом полубаре у садика напротив Промки году в 73-м стали продавать коктейли. В меню имелось всего три штуки с фальшиво-романтическими названиями, не подлежащие никаким изменениям по составу, а строго по ГОСТу: чуть шампанского, чуть чего-то крепкого и пей себе за огромные, по моей зарплате, деньги.

А дома для нечастых людных вечеринок мы приготавливали собственный коктейль, причём без всякого названия. Просто – «Хотите коктейль?», – и гости сначала с опаской, а потом с радостью его пили. Делали мы его из подручных бутылок. Брали большую стеклянную бадью и папа наливал туда бутылку водки, бутылку коньяка, бутылку ликёра, несколько бутылок вина. Пива туда не лили. Но несмотря на это получался мощный «ёрш» весьма странного вкуса. Мы никому не раскрывали секрет нашего «рецепта», но коктейль всем нравился, даже одному знакомому, который строил из себя человека, познавшего мир, потому что ему удалось пару раз съездить в Югославию. Все счастливо пьянели, и больше ничего не требовалось. Да ещё утешали себя, что охмелели не от вульгарной водки, а от аж коктейля.

Когда я приехал в США и заказал в ресторане свой первый настоящий коктейль, меня возмутило, что в стакан насыпали лёд до краёв, а потом долили туда нужных жидкостей, для которых уже почти не оставалось места. Я решил не допускать жульничества и потребовал, чтобы мне налили того же, но без льда. Я даже стал опасаться, как мне удастся выпить такой большой стакан, целиком заполненный крепкой смесью. Но бармен выбрал маленький бокал и налил туда столько же жидкости, сколько бы разместилось между кусками льда в большом стакане – я следил, сколько он наливал из каждой бутылки. Оказалось, что обмана не было, или, наоборот, – был сплошной обман, в зависимости от того, как на это смотреть – с Запада или с Востока.

Однако с Кока-колой и подобными напитками можно и впрямь получить много больше, если просить подать её безо льда. Но хитрецы из Кока-колы придумали её именно такой, что самая вкуснота – пить её именно со льдом. Так что избавление ото льда в таком случае выходит боком на вкусе.

Короче, в Америке я потерял интерес к коктейлям, а предпочитаю скотч без всякого льда.

Единственный коктейль, который я полюбил с первого глотка, взгляда и прикосновения, так это коктейль под названием «Женский». А он всегда подаётся не только безо льда, но хорошо подогретый. Я даже научился его сам приготавливать.

В восьмом номере журнале Нева за 2010 год опубликована статья Наума Синдаловского «Три цвета запретной любви в интерпретации городского фольклора».

Факты, изложенные в этой статье, были порознь мне известны, а тут, собранные воедино, они всколыхнули мои кое-какие чувства. Кроме того, потянулись воспоминания, а за ними фантазии, то есть закрутился-завертелся такой шар огненный (или голубой), что решил я дать ему полетать по небесам моего журнальца, бросая читателей в жар (или в холод).

Исток моих воспоминаний приходится на время, когда мне было лет 16 – я впервые пришёл в ЛИТО при газете Смена, которое вёл Герман Гоппе. Это был человек лет сорока пяти, тощий, непрерывно курящий, с ямкой на лбу от военного ранения, быстро двигающийся и чётко говорящий. В этом здании на Фонтанке, стоящим рядом с Драматическим театром им. Горького, которым правил Товстоногов, находился Лениздат, редакции Ленинградской правды, Вечернего Ленинграда и молодёжной, бля, газеты Смена. То есть здание было пропитано литературой и журналистикой, как табачным дымом, а ещё более – идеологией и политикой.

Я шёл туда с благоговением, как в храм Литературы, где должна была свершиться моя судьба. Всё начиналось чтением стихов по кругу и жестокой критикой, с которой я столкнулся впервые. Когда подошла моя очередь читать, сердце моё билось в ритме моих стихов, только гораздо громче. Одно из моих стихотворений про часы, кончалось так:

Дай досмотреть жизни сон, будильник!

Гоппе посмотрел с ухмылкой на своих сообщников и сказал: «Ого как!» Я почувствовал, что сказано это было иронически, но я также понял, что мне удалось обратить внимание на стихотворение, а это было некоторой победой, что меня чрезвычайно вдохновило. Однако потом все мои стихи разнесли и регулярно разносили в пух и прах. Но попутно давали советы прочесть того, прочесть другого. Например, я впервые услышал имя Саша Чёрный. Я записался в юношеское отделение Публичной библиотеки, взял Сашу Чёрного и, сидя в читальном зале, не мог сдержать хохота, читая «Обстановочку» и прочие шедевры, которые явились для меня откровением в снайперском юморе и сатире, не идущем ни в какое сравнение с советским юмором мазил тех лет. Я эти стихи старательно переписал себе в тетрадку и легко запомнил наизусть, что со мной случается редко.

Я стал ходить в ЛИТО Гоппе регулярно, то есть еженедельно. Гоппе на меня внимания не обращал и о стихах моих не говорил – он говорил о стихах молодых поэтов, чьи книги должны были выйти или только что вышли в Лениздате, и которые победителями приходили читать свои стихи. Об одном из таких чтецов Гоппе с восхищением сказал: «Вот кому дано от бога». Я понял, что лучше комплимент получить трудно.

Именно от Гоппе я услышал ироническую характеристику бездарных патриотических стихотворений, которые бывало читались на ЛИТО – «краснозвёздно-лобовые» – для меня это определение звучало смелой антисоветчиной.

Я пытался узнать, что написал сам Гоппе и ничего, кроме какой-то истории о блокадной девочке, не разыскал. Я так и не прочёл этой книжки, меня Гоппе интересовал как критик, а не как писатель. У Гоппе были постоянные помощники-заместители, которые занимались «избиением младенцев», когда он сам в спешке куда-то уходил или когда он переговаривался с кем-либо из молодых писателей (помню Максимова, но не помню его имени – комсомольцеобразный, длинненький и пьяненький заглянул в дверь, и Гоппе вышел к нему радостный – только что была издана книжка стихов этого Максимова и тот интенсивно отмечал событие).