Неведомому Богу. В битве с исходом сомнительным - Джон Эрнст Стейнбек

– Но Сэм же это сделал. Его поймали. Ему пришлось спасаться бегством. У противника его была пушка, а у Сэма лишь его ноги.

Джим опять лег.

– Да уж, – вздохнул он. – Видел я недавно, как эти ноги умеют бегать. Но, видит бог, все это крайне неприятно. И на первый взгляд выглядит хуже некуда.

– Еще бы. Этот редактор знает толк в словах. «Платные иностранные подстрекатели»! Это я, родившийся в Миннеаполисе! Чей дед при Булл-Ран[27] воевал! Дед говорил, что ему все казалось, будто он не сражаться идет, а на бой быков собрался – казалось, пока стрелять в него не начали, конечно. Да и ты такой же иностранец, как правительство Гувера![28] К черту их, Джим! Вечная история! Только… – Он вытряхнул из кисета последние крошки табака. – …Тучи сгущаются, Джим. Не надо было Сэму устраивать этот пожар.

– Ты же сам велел ему действовать!

– Знаю. Очень я рассвирепел из-за амбара.

– И что же нам теперь делать?

– Действовать и только действовать. Мы бросим на скэбов наши грузовики и будем продолжать битву столько, сколько сможем выдержать, а после смоемся, если удастся. Страшно тебе, Джим?

– Н-нет.

– Тучи над нами и вправду сгущаются. Я это прямо чувствую в воздухе.

Поднявшись с ящика, он подошел к тюфяку, сел.

– Может, это оттого, что я не спал ночью. На обратном пути из города мне под каждым деревом мерещились люди, что меня выслеживают. И в такой страх я впал, что, казалось, шелохнись поблизости мышка, и я наутек пущусь.

– Ты совсем из сил выбился, – мягко произнес Джим. – Может, от меня была бы здесь польза, не случись эта беда с плечом. А так я просто лежу и только мешаю всем.

– Ничего себе помеха! – воскликнул Мак. – Да всякий раз, как я унываю, ты мне градус повышаешь, взбадриваешь меня, а сегодня утром, мальчик мой, мне это ох как нужно! У меня все кишки дрожат. Выпил бы, если б удалось достать спиртное.

– Поешь и придешь в норму.

– Я Гарри Нилсону написал, – продолжал Мак, – сообщил, что помощь нам требуется – людьми и припасами. Но боюсь, что слишком поздно. – Он бросил на Джима странный взгляд. – Слушай, Джим. Я там ночью Дика разыскал. И вот теперь слушай особенно внимательно. Помнишь, как мы в первый раз сюда шли?

– Ну конечно.

– Помнишь, как влево забирали на мосту и потом в заросли?

– Ну да.

– Ты слушай, слушай. Если начнется здесь заваруха и нас разбросает в разные стороны, отправляйся к тому мосту и нырни под него. Там, со стороны, противоположной от города, увидишь кучу сухих ивовых ветвей. Разбросай ветви. Под ними будет вход в глубокую пещеру. Лезь туда и не забудь, когда влезешь, опять прикрыть вход ветками. Ты сможешь пролезть туда футов на пятнадцать, ясно? Дик сейчас запасает там одеяла и консервы. Если дела у нас совсем плохи будут, беги туда и жди меня день-другой. Если не появлюсь, будешь знать, что со мной что-то случилось. Тогда возвращайся в город и ночью уезжай прочь из этой долины. У них на нас нет ничего, что тянет больше чем на шесть месяцев, если только на нас не повесят и вчерашнее убийство парня этого. Но не думаю, чтобы они на это решились, если не хотят скандала. В случае огласки необходимые действия предпримет МЗТ[29], разнесется история о том, как Джоя застрелили из засады. Ты все запомнил, Джим? Добирайся туда и жди пару-тройку дней. Такое убежище им, как я думаю, не раскопать.

– Что такое ты узнал, Мак? – спросил Джим. – Ты, по-моему, что-то скрываешь.

– Ничегошеньки я не узнал, – отвечал Мак. – Просто у меня чувство, что тучи сгущаются и эта наша акция подходит к концу. Прошлой ночью многие сбежали, в основном семейные – с женами и детьми. Лондон, тот молодец. Скоро наверняка в партию вступит. Остальным же я не доверил бы и гроша ломаного. Они так нервничают, что и сами могут нас прирезать, если что.

– Ты тоже нервничаешь, Мак. Успокойся. – Джим встал – сначала на колени, а потом очень осторожно поднялся во весь рост. Двигался он медленно, словно прислушиваясь к боли. Мак с тревогой следил за ним.

– Все отлично, – успокоил его Джим. – Плечо немного одеревенело, но чувствую я себя хорошо. Даже голова не кружится. Сегодня надо мне будет выйти – пройтись.

– Тебе повязку сменить надо, – заметил Мак.

– О, это… Ну да. А что док? Так и не вернулся?

– Нет. Видно, попался. Такой хороший парень был…

– Был?

– Нет. Надеюсь, что не в этом смысле. Может, изобьют его только, и все. Но сколько наших парней вот так исчезают, и больше от них ни слуху ни духу.

– Но ты очень хорошее влияние на всех оказываешь, – сказал Джим.

– Знаю. Если бы я не был уверен, что ты это выдержишь, я бы заткнулся и держал все в себе. Но ведь хочется облегчить душу. И чашечку кофе ужасно хочется, прямо до слез. Как вспомнишь, как пили мы его в городе. По три чашки, если хочешь. Все, что душе угодно.

– Наверно, малость всей этой роскоши тебе бы не повредила, – жестко произнес Джим. – Но сейчас соберись-ка ты лучше. Уж слишком ты себя жалеешь.

Лицо у Мака посуровело:

– Ладно, малыш. Хочешь выйти? А идти-то можешь?

– Конечно, могу.

– Ну, тогда задуй лампу. Пойдем, разведаем насчет фасоли с говядиной.

Заскрежетала защитная штора, которую поднял Джим. В палатку хлынул утренний свет, серый, как разведенные чернила. Джим приподнял полотнища входа и подвязал их.

– Пусть проветрится хорошенько, – сказал он. – Это укрепляет. Хорошо бы и помыться всей нашей честной компании.

Мак согласился с ним.

– Постараюсь ведро теплой воды раздобыть, и мы, когда поедим, губкой оботремся.

На небе занимался рассвет. На востоке деревья еще чернели на фоне посветлевшего неба, и стая ворон, потянувшихся к востоку, казалась выгравированной на нем. Под деревьями еще гнездился сумрак, и земля была темной, словно проникаться светом умела лишь постепенно. Насколько можно было судить, охрана больше не прохаживалась взад-вперед. Усталые люди стояли кучками, руки в карманах, куртки застегнуты по самое горло, воротники подняты. Голоса звучали тихо и монотонно. Так говорят люди, когда разговоры ведутся, только чтоб не уснуть.

По пути на кухню Мак с Джимом подошли к одной такой кучке.

– Ночью были какие-нибудь происшествия? – спросил Мак.

Разговор замер. Обращенные на него глаза патрульных были красными от усталости.

– Ничего такого не было, друг! Фрэнк, правда, говорил, что чудилось ему,