Дэмономания - Джон Краули

Пирс передал книгу библиотекарше, которая была знакома с ним уже довольно давно и поприветствовала его улыбкой. Из кармашка на задней стороне обложки она вытащила пожелтевшую от времени карточку, дала Пирсу ее на подпись и проштамповала дату, прежде которой книгу нужно вернуть, иначе полагается штраф.

— Спасибо, — сказал Пирс, и она кивнула, исполнив то, ради чего тут сидит.

В нескольких метрах от библиотеки, вниз по Ривер-стрит, стоит небольшое казенное здание девятнадцатого века постройки, называемое Болл-холл. В нем — просторные коридоры и высокие потолки с узорами из штампованной жести; лифт с решетчатой дверью и красивой медной пусковой ручкой; привратнику даже иногда разрешается его включать. Но большинству посетителей — как Роузи Расмуссен, например, — приходится идти вверх по лестнице; Роузи прыгала через ступеньку, хваталась за перила, задыхалась, тихо стонала в отчаянии — никогда ей не доводилось так стонать. В некоторых лакированных дверях офисов все еще стояли матовые стекла с тиснеными золотыми буквами (архитектор, дантист, топограф), а над ними — фрамуги, что до сих пор открывались и закрывались; другие же двери, в том числе Алана Баттермана, были заменены современными стальными. Его дверь Роузи распахнула рывком.

— Он здесь? — крикнула она сидевшей за столом секретарше.

Та, очевидно, не впервые, видела людей в таком состоянии: быстро встала, сняла с головы наушники и, молча подняв указательный палец — секундочку, — открыла дверь в Аланов кабинет. Он вышел прежде, чем Роузи успела подойти к двери.

— Алан, они забрали ее.

— Роузи. Что?

— Они забрали ее. Я потеряла право опекунства.

— Нет, не может быть. Нет.

— Да.

— Нет-нет. Входите, Роузи. Заходите и садитесь.

Она зашла в кабинет, но сесть не смогла. Ее ранили, а один из первых симптомов — уверенность в том, что такое никак не могло случиться, что в мире, в самом ходе событий произошла ужасная ошибка, которую надо исправить, но это невозможно; такие раны лечатся очень долго.

— Рассказывайте.

— Я пропустила суд.

— Вы не ходили? Забыли? — Даже он не смог скрыть потрясения. Руки Роузи сами вскинулись к лицу.

— Я не забыла. Я была там. Но пропустила суд. Ох, Алан.

Утром она вышла из дома в том же строгом костюме и туфлях на высоком каблуке, которые надевала на похороны Бонн; с собой она несла бумаги и бешено колотящееся сердце; ей уже стало ясно, что она сваляла дурака, полезла, куда дурак боится сделать шаг{489}, или как там говорится. Обычный для нее размашистый жест — оттолкнуть Алана и взяться за дело самой; иногда требовались годы, чтобы загладить последствия таких поступков. Ей уже не хотелось самой иметь дело с адвокатами и судьей. И чем ближе делались время и место, тем яснее это становилось.

Но она пришла, и не просто вовремя, а даже раньше, вдохнула знакомый запах мастики и раздоров в старом здании каскадийского суда и спросила пожилого мужчину в форме, сидящего за столиком, где находится назначенная комната, номер два; он ткнул большим пальцем в коридор, она почти сразу наткнулась на дверь с нужным номером и вошла.

— Господи, — воскликнул Алан. — Роузи.

Казалось, что слушание предыдущего дела затягивается. Большая комната напоминала ту, в которой они уже выясняли отношения с Майком; наверное, эти залы по всей стране одинаковые. Она юркнула в последний ряд, озираясь в поисках Майка и не находя ни его, ни толпы нанятых им юристов, которую ожидала увидеть. Может, им ведомо то, что не известно ей: приходить вовремя не имеет смысла. Она еще раз повторила про себя слова, которые скажет Сэм, если условия изменятся или даже если… Если. Сэм, иногда мамы и папы больше не живут вместе. Она прислушивалась к разбирательству, хотя ничего и не понимала; странно, что люди так живут — как Алан, как намерен жить Майк: себе урвать побольше и поменьше дать другим. Нет, неправильная мысль, мне надо бороться, надо. А еще надо пописать. И вообще, почему такая задержка?

— Это моя вина, — сказал Алан. — Это я во всем виноват.

— Нет, Алан, нет.

Слушание чужого дела наконец закончилось — кажется, ничем, просто прервалось, люди стали выходить, с интересом или без интереса взглядывая на Роузи, а она сидела неподвижно, скрестив ноги; посмотрел на нее и судья, прежде чем скрыться за боковой дверью, как актер за кулисами. Зал опустел. Роузи несколько секунд посидела в тишине, затем раскрыла свои бумаги и посмотрела еще раз, чтобы окончательно убедиться. Старик в форме, направивший ее сюда, появился в дверях и молча, озадаченно посмотрел на нее.

— Вам вторая секция нужна была, — простонал Алан. — Вторая секция суда по семейным делам, этажом выше. А вторая комната — это совсем другое.

Когда она наконец добралась до второй секции суда по семейным делам, она уже понимала, что случилось непоправимое. Комната оказалась пустой. Все решилось за одну минуту, по умолчанию, в ее отсутствие и по причине ее отсутствия.

— Все кончено.

— Они там были, а вы нет, — сказал Алан. — Первое требование в таких делах. Нарисоваться. Примерно так, хотя и в других выражениях, объяснила ей женщина-судья, когда Роузи перехватила ее по дороге на обед: строгая, худая, накрашенная пожилая женщина с кольцами чуть не на всех пальцах и в белой шелковой блузке, чью дорогостоящую красоту Роузи успела отметить раньше, чем судья сообщила, что правом опеки обладает теперь бывший супруг мисс Расмуссен.

— Но вы же объяснили ей? — спросил Алан. Роузи наконец присела, и юрист закрыл дверь в приемную. — Вы сказали, что это ошибка, что вы, что…

— Конечно, сказала. Конечно.

Да ничего она не сказала. Та женщина смотрела на Роузи с жалостью, а может, осуждающе — будто находилась на другом моральном уровне; в двух словах она пересказала свое решение, которого Роузи ждала, кажется, очень долго, всю жизнь, и ответить на которое ей было нечем. Она слышала чей-то смех в конце коридора — там шли триумфаторы, и чей-то голос — ее собственный, но слышный точно со стороны, — голос человека, который еще на что-то надеется: «Может быть, они еще не уехали». Тут Роузи оторвала взгляд от лица судьи и бросилась бежать.

Сперва на стоянку, где не оказалось ни Майка, ни фургона из «Чащи». Затем опять в коридор, пустой, все двери закрыты, обед. К своей машине, назад в Откос, на скорости, какую старый фургон еще не развивал на этой дороге, к дому Бо на Мейпл-стрит. Нету ни Бо, ни Сэм. Не волнуйтесь, сказала женщина, с которой Роузи столкнулась на кухне, — ее забрал папа. А потом — вот сюда.

— Решение вполне апеллируемо, — сказал Алан. — Правосудие явно не соблюдено. То есть в этом-то суть дела! Даже судья должна понять.

Роузи вскочила: до нее дошло.

— Майк, — прошептала она. — Он ведь должен был знать. — Она успела мысленно вернуться к той ужасной минуте в суде: коридоры, люди (судья, охранник, люди в зале), — как еще не раз будет возвращаться месяц за месяцем, наяву и во сне; и ей впервые пришло в голову, что Майк-то должен был знать. — Должен был понять, что я не просто так не явилась. Значит, что-то стряслось.