За кулисами путча. Российские чекисты против развала органов КГБ в 1991 году - Андрей Пржездомский

Наступивший после интенсивной работы вакуум вынужденного безделья угнетал Орлова больше всего. Привыкнув работать в динамичной манере, не считаясь со временем и собственной усталостью, теперь он не знал, куда себя деть. Нет, Андрей, конечно, мог найти себе какие-нибудь занятия! Он мог читать книги и журналы, рисовать, обрабатывать свои разрозненные дневники, чтобы когда-нибудь потом сделать из них нечто такое, что можно было бы назвать повестью или рассказом. Впрочем, дневники у Орлова были абсолютно бессистемными. Сначала он пытался вести дневник, когда учился в школе. Но его хватило всего недели на две. Методично записывать, как некоторые, все происходящие с ним события и связанные с ними переживания Андрею не доставало терпения. Потом он не раз пытался делать это, будучи студентом МГУ, курсантом сержантской школы в латвийском городе Добеле, во время многочисленных походов и путешествий. Но результат был один и тот же: десяток страниц, исписанных аккуратным почерком, и потом… полный провал на несколько месяцев, а то и лет. Наверное, регулярно вести наблюдения за происходящей вокруг жизнью и своими чувствами — это очень сложная и требующая больших усилий душевная работа. По своему характеру и образу мыслей Орлов, наверное, не был приспособлен к такой работе.

Андрей прошел в большую комнату, прикрыл за собой дверь. Теперь, не мешая спящим жене и детям, он мог зажечь свет. Эту комнату, которая выполняла одновременно роль гостиной и рабочего кабинета, только с определенной натяжкой можно было назвать большой. С одной стороны у нее было окно с балконной дверью, рядом стоял письменный стол с крутящимся кожаным креслом. Слева — стенка из темного дерева, у противоположной стены — раздвижной диван с массивными подушками. Телевизор, телефон, самодельный журнальный столик. В общем, как у всех, за исключением, правда, старинной фисгармонии, которую Андрей за бесценок купил несколько лет назад, сам отремонтировал и теперь иногда извлекал из нее звуки, удивительно похожие на голоса короля музыкальных инструментов — органа.

Андрей открыл дверку книжного шкафа, в котором у него лежали разные тетради с записями, альбомы с фотографиями, старые выцветшие документы, картонные коробки с вырезками из газет и журналов. Он и сам не знал, почему его потянуло к этому хранилищу прошлого. Как будто какая-то безотчетная сила влекла его, заставляла найти что-то такое, что именно сейчас было нужно Андрею. Для чего? Может быть, для того, чтобы почувствовать, что все происходящее с ним временно и не имеет никакого значения перед бездонной пропастью Времени.

Пробегая взглядом по корешкам толстых тетрадей и папок с документами, он уже понял, что ищет именно ту тетрадь. Тетрадь в жестком глянцево-красном переплете с надписью «Еженедельник». Наверное, за всю его сорокалетнюю жизнь это был единственный дневник, который Андрей вел не по дням, а записав сразу всё за две ночи вслед за событиями. Это были самые страшные дни в его жизни. Это были дни, когда умирала его мама.

Орлов сел в кресло, открыл первую страницу и в который уже раз стал читать строчки, написанные им тринадцать с липшим лет назад. До сих пор он читал дневник каждый год в февральские дни очередной годовщины смерти мамы. Сначала слезы застилали ему глаза, а к горлу подступал плотный комок так, что он не мог дышать. Это было и в первую, и во вторую, и в третью годовщину смерти мамы. С каждым годом слезы стали набегать на глаза реже, и читал он знакомые строчки гораздо спокойнее. Но время от времени что-то сильно сжимало сердце и он откладывал тетрадь в сторону. Чтобы близкие не видели его слабости, Орлов, как правило, доставал эту тетрадь глубокой ночью и, уединившись, читал, читал, читал…

ДНЕВНИК: «Я купил эту тетрадь, чтобы вести дневник, записывать свои мысли и рассуждения, делать анализ тех или иных событий, своих и чужих. Я намеревался начать все это 2 февраля 1978 года — со дня своего рождения. Сегодня уже 25 февраля, вернее, 26-е, так как часы показывают 12 часов ночи. Начинаются новые сутки, новый день.

А всего две недели назад, 11 февраля, умерла мама.

Мне очень не хочется сейчас что-либо писать. Я устал. Но я должен, пока прошло еще не так много со дня смерти мамы, попытаться вспомнить все эти страшные дни и записать их здесь — в этой книжке, чтобы, может, через несколько лет, перечитывая эти записи, еще раз пережить все эти события, это страшное горе, обрушившееся на нашу семью, на меня… Мне сейчас очень, очень плохо. Умерла мама… Попытаюсь вспомнить прошедшие дни — этот страшный февраль…»

Орлов перестал читать, задумался, откинувшись в кресле. Его снова охватило чувство безысходности, которое он испытал в первые дни после того, как ему исполнилось двадцать семь лет. Тогда он уже был взрослым человеком, настоящим мужчиной, который прошел трудную срочную службу в армии, успел развестись со своей бывшей женой и избавился от многих иллюзий, свойственных молодости. Но к матери, которую Андрей всегда называл только «мамой», он испытывал не оставлявшие его с самого раннего детства трогательные чувства нежности и любви. Он никогда не стеснялся проявлять их и, даже если вокруг были незнакомые люди, мог нежно поцеловать ее в щеку, держать за руку, обнимать, склонив свою голову к ее худеньким плечам. Мама была для него всем — защитницей от всех бед и несчастий, самым мудрым советчиком, с которым Андрей сверял свои мысли и поступки, интересным и рассудительным собеседником, точным и глубоким оценкам которого он не переставал удивляться.

Мама была незаурядным человеком. Так считал не только Андрей. Так считали очень многие люди, долгое время окружавшие ее или случайно встречавшиеся с ней на очень непродолжительное время. Наделенная от бога красивой внешностью и изящной фигурой, гибким умом и чувством такта, способностью сострадать и готовностью помочь всем, кто в этом нуждался, она обладала какой-то удивительно притягательной силой. К ней тянулись близкие и дальние родственники, институтские подруги и школьные друзья, сослуживцы, жены офицеров, с которыми она коротала тяжелые будни дальних военных гарнизонов, случайные знакомые, которых она встречала на отдыхе в каком-нибудь санатории, да просто люди на улице, во дворе, в магазине. С ней делились своими бедами и семейными проблемами, любовными переживаниями и планами на будущее. Она выполняла роль громоотвода для чужих несчастий, родника для изнывающих от жажды, тени под деревом для путников, бредущих среди раскаленных песков, долгожданной печурки для замерзающих в заиндевелом лесу. Она принимала на себя чужую боль, несла груз чужих проблем, переживала за чужие промахи и неудачи. Ее сердца всегда хватало для других и очень часто не хватало для себя. Когда-нибудь его силы должны были иссякнуть. И это время наступило.

Орлов снова посмотрел в тетрадь — ровные, аккуратные строчки, красивый и понятный почерк. Такой же, как у мамы…

ДНЕВНИК: «В январе мама чувствовала себя уже очень плохо… От нестерпимой боли мама стонала. А мы привыкли. Привыкли ко всему этому. К ее боли. Ее стонам. К тому, что, как только боль отпустит, она оживала, шутила, смеялась…

Я очень мало заходил домой в январе. Очень редко. Теперь понимаю, что слишком редко. Увлекся девушкой и почти все свободное время проводил с ней. С ней, а не с мамой. Мне казалось, что мама понимает меня, прощает мне это невнимание, но чувствовал, что делаю что-то не так, и это мучило меня…