Заговор Горбачева и Ельцина. Кто стоял за хозяевами Кремля? - Александр Костин

Бытует версия, что на съезде Горбачев рассчитывал задобрить в конец разбушевавшегося оппонента — найти консенсус, как любил он говаривать. Генсек намеревался даже ввести его в состав Политбюро, искренне полагая, что брошенная кость удовлетворит неуемные ельцинские амбиции.

Скорее всего это было не так, поскольку Горбачев понимал, что Ельцин уже далеко не тот кандидат в члены Политбюро, который спал и видел, как его переводят из кандидатов в члены Политбюро. Когда он всем жаловался, что вот Гришин, даром что бюрократ и ренегат, входил в Политбюро, а его, борца и трибуна, зажимают. Может, из-за этой обиды и пустился он во все тяжкие: начал скандалить, срываться, написал то злополучное письмо перед октябрьским пленумом. По крайней мере и Горбачев, и Лигачев по прошествии многих лет, уже в 90-е, сетовали, что недоглядели, недооценили. Кто знает: повысь они тогда уязвленного властолюбца, и Советский Союз, глядишь, не распался бы.

Но к лету 1990 года ситуация совсем уже иная, чем была 34 года тому назад. Ельцин движется к вершинам власти совсем иным путем, и связывать себя с компартией, катастрофически теряющей авторитет среди элиты общества — ему уже не с руки.

Если раньше, накануне каждого пленума, он страшно переживал, что вот сейчас его выведут, вышвырнут вон из ЦК («Почему вы не выходите из ЦК?» — спросили его на встрече в Зеленограде осенью 1989 года. А Ельцин в ответ: «Я думаю, они этого только и ждут»), то теперь от былых страданий не осталось и следа.

Но на съезд Ельцин отправляется все равно. Лев Суханов писал, что к съезду его патрон готовился очень эмоционально, переживал и даже не спал ночей. Якобы он давно уже размышлял о выходе из КПСС, но никак не мог определиться: устраивать демарш прямо на съезде или погодить.

«Трое суток, которые отделяли его от XXVIII съезда, — непрерывные терзания. И вдруг пришло решение. Он уселся за свой стол и написал заявление о выходе из КПСС».

По версии Суханова, это заявление Борис Николаевич публично и озвучил, чем спровоцировал новую бурю страстей.

Однако стенограмма съезда опровергает это утверждение Суханова, поскольку в большой и обстоятельной речи, с которой Ельцин выступил на съезде, о своем выходе из КПСС он не говорил ни слова. Однако вернемся к началу работы съезда, который открылся 2 июля 1990 года. В. И. Болдин вспоминает: «Выйдя к столу президиума, М. С. Горбачев сообщает, что на съезд избрано 4683 делегата, и, кроме 26 коммунистов, все они прибыли на съезд. Начинается избрание руководящих органов съезда. И сразу разворачивается дискуссия. Шахтер из Магадана предлагает всю полноту партийной власти передать съезду, объявив отставку ЦК КПСС и Политбюро, и не избирать их в члены руководящих органов за развал работы по выполнению решений XXVII съезда КПСС. Дать персональную оценку каждому секретарю и члену Политбюро ЦК.

М. С. Горбачев обещает к этому вопросу вернуться и маневрирует, снижает накал борьбы. Конечно же, он к этому вопросу никогда не возвращается, но пар спущен, накал эмоций приглушен. Президиум съезда избран сугубо рабочим, он на редкость малочислен. Утверждаются и другие руководящие органы съезда. Надо бы начинать работу, но выступающие от микрофонов постоянно подбрасывают «неуютные» вопросы, возбуждают аудиторию, раскаляют страсти. Лишь через два с половиной часа удается приблизиться к политическому отчету Центрального Комитета КПСС XXVIII съезду партии. Слово для доклада получает М. С. Горбачев. Доклад его еще дышал оптимизмом, обнадеживал, уверял в правильности избранного пути, невозможности действовать иначе. Но чем больше говорил об этом Горбачев тем сильнее росло напряжение в зале. Снова звучат слова о партии социалистического выбора и коммунистической перспективы, выражении интересов рабочего класса, крестьянства, интеллигенции. Перечисляется другие ценности, которые исповедует КПСС. Верил ли генсек сам в то, что говорил, или последующие практические действия, а скорее их отсутствие, были реакцией на изменение ситуации? Те, кто знал его близко, никогда не могли понять, где начиналась и кончалась его искренность.

Если на XXVII съезде М. С. Горбачев заявлял, что частнособственнические настроения означают неверно выбранные партией путь и средства в ее работе и это требует исправления, то в докладе на XXVIII съезде звучат мысли о необходимости разных форм собственности. Слово «рынок», произносимое в прошлом генсеком с опаской, теперь является панацеей от всех бед…

…Съезд настаивает на отчетах руководителей партии, и Горбачев уступает. Первым слово получает Н. И. Рыжков, затем В. А. Медведев, которого давно критикуют за развал идеологии, хотя он протестует, говоря, что ему этот развал достался по наследству. Выступали затем А. Н. Яковлев, Э. А. Шеварднадзе, Л. Н. Зайков, Е. К. Лигачев и другие члены Политбюро. Отчеты многих делегатов не удовлетворяют, слышны требования признать ошибки, покаяться. Впечатление от обстановки такое, что находишься на Съезде народных депутатов, — та же безапелляционность, борьба за микрофон. Может быть, это стиль времени, может быть, теперь так выражают свое мнение сторонники западных демократий? А может, настолько «припекло» людей, так надоела словесная болтовня и практическая немощь, что делегаты кричат, как от нестерпимой боли?

И так день за днем. Члены Политбюро раздосадованы и апатичны. Они догадываются, что для большинства из них это последний съезд. В комнате, где они собираются, можно увидеть и услышать все: возбужденные голоса сомневающихся; равнодушие потерявших надежду, горящие борьбой глаза энтузиастов и потухшие взоры неверящих. М. С. Горбачев и сам озабочен. Все чаще выходит в зал во время перерыва, под софитами телевизионщиков дает интервью, с кем-то разговаривает. Этим методом он пользовался и в дни съездов народных депутатов. Многие хотят протиснуться поближе, «попасть в экран». Идет разговор, часто продолжающий те темы, которые только что звучали с трибун съезда. Эти выходы «в люди» М. С. Горбачев попробовал делать и на пленумах ЦК, но там вокруг него не толпились. С мест не вскакивали, а многие и не подходили к генсеку, и это его сильно тревожило. Он возвращался из зала, часто удрученный.

Энергичность, уверенность все больше покидают генсека. Порой чувствуешь, что ему это все давно надоело и он жалеет, что взвалил на себя непосильную ношу. Обвинения в бездеятельности ЦК и его лично звучат настолько часто и резко, что только хорошие нервы могут сдержать от резкостей. Но добираются и до болевых точек. Генсека призывают заняться внутренними делами и меньше путешествовать за границей. Это не в бровь, а в глаз. Горбачев не выдерживает и срывается, понося автора этого предложения. Он еще долго негодует по этому вопросу, и секретарь Алтайского райкома партии, указавший на этот его недостаток, еще раз выступает и подтверждает свою позицию»[314].

И вот на трибуну поднимается Б. Н. Ельцин, который олицетворял собой самую радикальную оппозицию Горбачеву. Говорил он тверже и увереннее, чем на XIX партконференции, слова его были резки до жестокости и обращены скорее к народу, чем к делегатам съезда. Он обвинял партийный аппарат в экономических и политических провалах, призвал к многопартийности и предложил переименовать КПСС в партию демократического социализма.