Стража Лопухастых островов - Владислав Крапивин

— А правда, что там есть скелет мамонта? Мне дедушка говорил…

— Есть! Знаменитый на всю губернию скелет! А также немало других весьма интересных экспонатов. Вы, сударыня, судя по всему, приезжая? Вам тем более будет любопытно. А молодой человек все покажет и расскажет, он, как я помню, здесь не первый раз…

— В музее сейчас пусто, но, надеюсь, вы не заскучаете, — добавила седая Моника Евдокимовна, приглядываясь к Степке.

Степка в своем зеленом платьице и белых гольфах выглядела примерной девочкой (несмотря на упрямую кисточку волос). Она чуть присела и сказала «спасибо». И добавила:

— Мы там ничего не будем трогать…

Яков Лазаревич развел руками (в правой тяпка):

— Да отчего же не трогать? Трогайте на здоровье! Здесь не Эрмитаж, а собрание предметов обихода малорепейных жителей не столь уж давнего прошлого. Вещи даже в музее должны иметь возможность чувствовать себя живыми, а для этого ощущать касание человеческих рук… Одна просьба (мальчик догадывается!) — не дергайте за хвост скелета Мотю. А то, знаете ли, имеются среди лопухастых посетителей такие несознательные личности. Мотя обижается и уже дважды обещал уйти из музея в Плавни…

— Правда? — как-то слишком серьезно спросила Степка.

— Шутка. Однако, в каждой шутке… Ну-с, не будем. Приятной экскурсии…

Скелет стоял в самом большом и высоком зале. Громадный, под потолок. Весь из похожих на бурые коряги костей, с пустыми глазницами великанского черепа. С пятиметровыми, загнутыми почти в кольца бивнями (куда там нынешним слонам!). Весь такой нездешний, отрешенный от нынешнего мира.

Ига и Степка, взявшись за руки, молчаливо обошли скелет со всех сторон.

Хвост скелета состоял из позвонков, нанизанных на проволочный трос. Конец троса висел не очень высоко — можно допрыгнуть.

— Ига, а зачем его дергают? — шепотом спросила Степка.

— Говорят, примета хорошая. Если загадать желание, дернуть и сказать: «Мотя, Мотя, не будь жмотя, помоги в моей заботе»… Но мы не будем, раз обещали…

— Ага… Забавно, да?

— Что?

— То, что его так зовут… А почему?

— Ну, иногда говорят «Мамотя», от слова «мамонт». А «Мотя» это сокращенно…

— Ига… — Степка опять перешла на шепот. — А я вот что думаю… Не только сейчас, а вообще… Когда от кого-нибудь живого остается только скелет, он совсем-совсем ничего не чувствует? Или в нем что-нибудь такое, от жизни все-таки есть? Ну, хоть капельку?

Ига ощутил, какой прохладный, даже зябкий в музее воздух и как пусто вокруг. Чуть не сказал Степке: «Чего тебе всякий бред лезет в голову?» Но… что-то понял, кажется. Ответил осторожно:

— Живая душа остается. Это многие ученые теперь говорят. Но едва ли она сидит в скелете…

— А где?

— В каких-нибудь параллельных пространствах… Степка, пойдем, я тебе наконец след штангиста Жоры покажу. А то обещал и все не собрался.

След был в соседней комнате. Вернее, слепок с этого следа. У стены, между окон, лежала на могучем пне гипсовая плита, из которой выпирала полуметровая босая ступня.

— Ух ты… — тихонько сказала Степка. Вопросительно оглянулась на Игу (можно?) и потрогала мизинцем гипсовую пятку. Потом подняла голову: — А это он сам?

В простенке висел большой фотоснимок. На нем — скульптура перед воротами стадиона. На кирпичном постаменте стоял белый большущий (наверно, метра три высотой) парень в плавках, он держал над головой штангу. Мускулы парня выглядели вздутыми, весь он напрягся, но на лице его — если приглядеться — была не страсть к рекордам, а какая-то улыбчивая задумчивость. Словно парень вовсе не чувствовал тяжести и мечтал о свидании с девушкой…

— Ига, а почему его разбили?

— Ну, такое время было, давно еще. Какое-то начальство решило, что гипсовые скульптуры это не настоящее искусство, а подделка. Халтура в общем… Ну и в одну неделю расколотили в городе всех гипсовых спортсменов, мальчишек-горнистов, шахтеров с отбойными молотками, пограничников с собаками… Может, какие-то и правда были уродливые, а некоторых жалко. Вот этого Жору, говорят, все любили. А еще ребят на здешнем фонтане…

— На каком?

— Помнишь бассейн перед музеем? Ну вот, посреди него, вверху, стояли три девчонки, мяч над собой держали, вроде глобуса. А на стенке бассейна был целый хоровод, будто первоклассники на переменке. Держатся за руки и пляшут. И они все были не белые, а раскрашенные, в разноцветном. Говорят, как живые… Их тоже… Это еще когда меня на свете не было, но я видел на старой фотокарточке…

— Жалко…

— Да… Ладно, идем дальше.

Дальше было много всякого. Кремневые наконечники, ржавые мечи и кольчуги, изрытые оспинами пушки на колесах, как у телег, могучие кожаные книги за стеклом, портреты бородатых знаменитостей, старинный глобус, модель деревянной крепости, что когда-то стояла на Большом Лопуховом острове, коллекции местных минералов, сундуки с коваными замками и множество расписных глиняных свистулек и кукол — продукция народных промыслов (в том числе Игиной мамы).Степка смотрела на это без скуки, но и без большого интереса. Иге казалось, что она все еще думает про скелета Мотю. Или про отпечаток Жориной ноги.

Настоящий интерес появился у Степки, когда она увидела «гостиную в доме среднего городского чиновника 19-го века». В темноватом зале был отгорожен просторный угол с мебелью, лампой и очень похожими на живых людей фигурами. У стола сидел похожий на Чехова мужчина и, отодвинув от очков газету «Губернскiя вhсти», беседовал с улыбчивой внимательной женщиной — видимо, с женой (у нее были белые манжеты на темных рукавах, кружевной воротничок и гладкая прическа с валиком на затылке). Два мальчика — один в гимназической курточке, другой в матроске — устроились на изогнутом диванчике с блестящей полосатой обивкой. Склонились над большой книгой. Тот, что в матроске, был с торчащими непослушными волосами, как у Генки Репьева, а другой — с прической-ежиком (видимо в гимназии длинные волосы были запрещены). Они сидели, сдвинувшись плечами. Сразу видно — дружные братья. А ближе всех к зрителям сидела на полу девочка лет семи — в розовом платье с бантами и оборками, с длинными золотистыми волосами ниже плеч, круглощекая и пухлогубая. Возилась с разложенными на половицах куклами.

Ига заметил, что Степка смотрит на девочку с грустной ласковостью. Может быть, завидовала про себя этой не ведавшей горя дочке и сестренке…

Ига по-хозяйски шагнул через плюшевый шнур-ограждение, подошел к невысокому комоду, где вздымал граммофонную трубу-рупор коричневый ящик с диском. Умело закрутил ручку.

— Ига, не надо, попадет… — выдохнула ему в спину Степка. Он только плечом повел: ты же, мол слышала, что здесь — можно. И опустил на пластинку головку с иглой. Игла зашипела, и труба вдруг взревела жестяным басом:

Степка аж присела. Приложила растопыренные пальцы к ушам (еще плоским, нездешним).