Судьба: Дитя Неба - Элизабет Хэйдон

Когда Каддир впервые вошел сюда в качестве нового хозяина, его переполняли разноречивые чувства — восторг, от которого кружилась голова, и одновременно ощущение вины и страха. Как и его отец, он вырос, зная, что великолепный дом принадлежит Ллаурону, а его сюда пускают только по распоряжению или с разрешения Главного жреца. Каддир испытывал извращенное удовольствие от того, что теперь может пройти по извивающимся коридорам, зная, что все здесь принадлежит ему.

Служанки Ллаурона, проработавшие у него всю жизнь, Гвен и Вера, приветствовали его вежливо, но холодно, не смотрели в глаза, однако беспрекословно выполняли все его приказания. В первую ночь, велев принести ужин, Каддир распорядился застелить постель Ллаурона свежими простынями из сорболдского льна, с трудом сдержав смешок, рвавшийся наружу при виде ужаса, появившегося на лицах пожилых служанок.

— Не забудь согреть простыни к тому времени, как я закончу свою вечернюю молитву, — приказал он Вере. — На улице сегодня холодно, и я не собираюсь мерзнуть.

Чтобы не замерзнуть ночью, он заранее выбрал юную ученицу, миловидную девушку из числа тех, кого обучал искусству целительства несколько сезонов назад. Каддир больше не был обязан соблюдать обет воздержания от плотских утех, наложенный на него Ллауроном, когда тот назвал его своим наследником. Он видел, как еще до начала ужина ее провели наверх, и остался недоволен тем, что она явно оказывала сопротивление. Похоже, ему придется преподать ей несколько дополнительных уроков послушания.

Все прошло именно так, как Каддир и задумал. Ллаурон мертв. Теперь он Главный жрец. Он мечтал о постельных радостях, которых был лишен. Кроме того, новая власть, обретенная в победе над Ллауроном, наполняла его душу ликованием. Каддир обнаружил, что крики о помощи и сопротивление только усиливают получаемое им удовольствие, и погрузился в размышления о том, какие новые методы следует применить, чтобы заставить свою «подругу» молить о пощаде.

После часов, наполненных недоступными ему прежде радостями постельных утех, в его сознании всегда возникал яркий образ дракона.

В окутанной ночным мраком спальне ему снились залитые кровавым светом небеса. Сначала он решил, что его подсознание таким образом отвечает на перепачканные простыни, которые по его приказу Вера поменяла прямо среди ночи. Но после первого восхитительного опыта картина полыхающего неба стала непременным атрибутом его кошмаров. Через некоторое время он стал видеть стены огня, уносящегося ввысь, к самым облакам, перемешанным с дымом и серым пеплом. В мыслях он поднимался над столбом пламени и сверху смотрел на лес, тянущийся к далекому горизонту.

Вдалеке он видел огромное крылатое чудовище с медной чешуей, сверкающей в сиянии пламени, набирающего силу. Дракон свернулся вокруг тонкого белого дуба, усыпанного яркими цветами, даже сейчас, когда повсюду царила зима.

«Великое Белое Дерево во времена детства Земли, — думал Каддир. — И сама Элинсинос».

Дракон медленно увеличивался в размерах, отчего деревце казалось совсем маленьким, расправлял крылья над дымным пологом, окутывающим лес, и исчезал в водовороте пепла.

И тогда Каддир во сне возвращался в Гвинвуд. Издалека до него доносились испуганные крики мечущихся, охваченных огнем филидов, которые, стараясь сбить пламя, падали на землю, но при этом поджигали сухие листья, лежащие под снегом. Голос, произносивший слова утешения, принадлежал не ему, а Ллаурону, но его все равно никто не слышал. Люди умирали, а картины их гибели были такими яркими, что, даже проснувшись, Каддир чувствовал отвратительную вонь горящей плоти.

«Дракон, — слышал Каддир женский голос в ускользающем сне. — Сюда летит дракон».

Ему потребовалось несколько часов, чтобы избавиться от панического ужаса, охватившего его, когда кошмар явился в первый раз. Но постепенно он к нему привык, привык просыпаться дрожа, в холодном поту. С тех самых пор как он попал в рабство к демону, Каддир перестал бояться огня и лишился способности к состраданию. Теперь его почти ничто не волновало. Его жизнь принадлежала могущественной силе. Он мечтал стать Главным жрецом, и его желание исполнилось. Он не собирался мучиться угрызениями совести, которой у него больше не было.

— Ты миф! — выкрикнул он, обращаясь к деревянному потолку своей спальни, проснувшись как-то ночью после очередного кошмара. — Меня лживыми сказками не испугаешь, тем более если их сочинили века назад! Надеюсь, ты сгоришь в собственном огне.

Вокруг него звенела тишина.

Наварн

Мокрые холодные головешки лежали уродливыми кучами посреди обезображенных огнем руин Дома Памяти. Ослепительно белый снег падал на них и тоже становился черным, превращая когда-то великий памятник отваге и упорству новых поселенцев в свидетельство трусости и напоминание о том, на что способно зло. Первый аванпост намерьенского века, гордая, сияющая крепость, выстоявшая во всех испытаниях, выпавших на ее долю за прошедшие века и страшную войну, вот уже несколько месяцев лежала в развалинах, присыпанных пеплом.

Однако огонь не тронул арфу. Она покоилась на ветвях дерева, рожденного Сагией и стоящего посреди двора. Маленький инструмент тихонько наигрывал нежную мелодию, которая рассеивала мрак, оберегала и исцеляла деревце и землю вокруг него. Здесь, среди серебристых ветвей сына древнего могучего великана, выросшего в том месте, где звездный свет впервые коснулся Земли, жила надежда, крошечная искра веры, неподвластная ни огню, ни бурям, ни мраку приближающейся ночи. Среди ледяного безмолвия сохранился островок вечной весны, тепло любви, такой сильной, что она заставила дерево расцвести и его ослепительно белые цветы соперничали своей чистотой с падающим снегом.

Эши устало поднялся с земли, где сидел, отдыхая, под ветвями вечно цветущего дерева. Здесь, на теплой земле, которой Рапсодия подарила свое благословение, он чувствовал ее присутствие. Это место впитало в себя чистую силу стихии огня, горевшего в ее душе. Тут ему снились счастливые сны, по крайней мере вначале, но вскоре они превратились в черные кошмары, наполненные сожалениями и одиночеством. Ему показалось, что холодный ветер принес ее последние слова:

«Я не хочу тебя видеть до самого Совета. Возможно, после него я вообще не захочу больше с тобой встречаться».

Мир вокруг него вибрировал, совсем как тогда, когда он сюда бежал. Эши осторожно прикоснулся к стволу дерева и почувствовал, какой он теплый.

— Я люблю тебя, Ариа, — прошептал он и ощутил покалывание в пальцах — напоминая о себе, проснулась его вторая натура.

«Прощай, Эши. Пусть твоя жизнь будет долгой и счастливой. Не забудь закрыть за собой дверь».

Эши почувствовал, как его снова охватывает ярость, и вспомнил слова, произнесенные давно, в более счастливые времена, когда они отдались своей любви, путешествовали вместе, прятались в маленькой хижине за стеной водопада. В них звучала печаль, которой она с ним делилась, сидя у потрескивающего костра.

«Мое прошлое — это коридор с множеством дверей, которые я оставляю открытыми и не собираюсь никогда закрывать. Я вообще не запираю дверь, если в этом нет необходимости, в надежде, что все будет хорошо и я смогу вернуться».