Словарь Ламприера - Лоуренс Норфолк

Зловоние еще больше усилилось. Отвратительные манипуляции Раджа, звуки распиливаемых хрящей и разрезаемых мышц заполнили сэра Джона мыслями о трупах. Затем раздались быстрые шаги — это мальчишка.

— Сэр?

— Да?

Наверху его ожидала какая-то женщина, она сидит уже больше часа, она шла следом за ними от Вестминстерского моста.

— Одну минуту.

Сэр Джон отослал мальчишку и подумал, что тот уже неплохо справляется со своими обязанностями. Скоро можно будет обходиться без веревки.

— Радж! — позвал сэр Джон.

Его коллега отскребал от трупа присохшую козью кровь, методично обрабатывая поверхность кожи.

— У меня для вас есть одно имя, совершенно неправдоподобное имя…

Радж сделал легкий мазок кисточкой, потом еще один и наконец поднял голову и взглянул на приосанившегося сэра Джона.

— Самое заурядное имя, и при этом абсолютно неправдоподобное.

— Джон Смит, — автоматически сказал Радж.

— Вот именно.

Оба тут же подумали о ввалившемся в комнату Пеппарда молодом человеке, который, казалось, был до глубины души потрясен и убит горем, и о Теобальде, вошедшем следом за юношей и подтвердившем только его имя — Джон.

— Не Смит? — рискнул предположить Радж.

— Конечно, не Смит. Но кто?

— Этот брат Пеппарда, Теобальд, наверняка должен знать. Они пришли вместе. И потом, в любом случае его легко будет узнать по пальто. Грязно-розовое пальто. Очень заметно.

— Разумеется, эле… — Сэр Джон хотел было сказать «элементарно», но осекся и задумчиво пробормотал: — Мистер Смит…

— И еще — очки, — добавил Радж.

Сэр Джон стал подниматься наверх, стараясь не вдыхать невероятно сгустившийся запах гнили. Мальчик провел его к ожидавшей женщине, которая немедленно начала что-то говорить, торопливо и бессвязно, да еще с французским акцентом, мешая здравые суждения с каким-то бредом.

— Помолчите, — приказал сэр Джон. Женщина приподнялась со стула. — Теперь говорите как следует.

— Я ее видела, сэр, когда ее несли. Видите ли, я была там, видите ли, я думала, что она заблудилась, сэр, она была тоже… — Сэр Джон начинал кое-что понимать.

— Вы хотите сказать, что знали эту девушку, которую убили сегодня ночью?

— О да, я знаю ее, сэр, наверняка. Это Розали, видите ли, сэр…

— Накормите эту женщину, — приказал сэр Джон. — И приведите ее ко мне через час.

За дверью, переговариваясь вполголоса и переминаясь с ноги на ногу, уже толпились газетчики с сальными волосами и чернильными пятнами на пальцах; они хмурились, предчувствуя, что в этой мутной воде им не удастся поймать рыбку: суровость сэра Джона сразу бросалась в глаза.

— Ни слова, — произнес сэр Джон, приблизившись к заволновавшимся газетчикам. — Ни единого слова…

Это заявление (приказ?) было встречено глухим ропотом, но «Ладз Таун Монитор» все-таки не удержался. Впрочем, остальные издатели скрепя сердце ограничились заметками о самоубийствах и петушиных боях Лэйдза и Баллока, об увольнениях на рудниках Корнуолла, о происшествиях в торговом мире и о всадниках с Блэкфрайрской дороги, на которых напал бульдог, а также развернутой рекламой уэльских пилюль против женских неприятностей и трудностей, на которые в особенности жалуются девицы, и, помимо всего прочего, — отчетом о концерте леди Йонг…

«… удостоили своим посещением виконт Кастерлей с дочерью».

Септимус взял у Боксера газету и поспешил догнать своего друга.

— Что бы ты ни видел там, у Коуда, это была не Джульетта Кастерлей. Позавчера вечером она была жива-здорова, слушала Генделя и… — Септимус вчитался в газетные строки, — и «Похоронный марш» Клементи.

Ламприер, ссутулившийся за своим столом, поднял голову и горько рассмеялся.

В ту самую ночь, когда произошло убийство, они с Септимусом возвращались из кабачка через Вестминстерский мост. Ламприер тяжело висел на руке Септимуса: он был пьян, его совсем развезло после драки с лодочниками. Он бормотал что-то невнятное, не замечая ни моста, ни реки, плескавшейся внизу. Но старуху-торговку он сразу узнал и, оторвавшись от Септимуса, схватил с лотка яблоко. Он торжественно поднял его вверх и так же торжественно провозгласил:

— Это — пища богинь!

Потом он пытался вручить свое яблоко каждой попадавшейся ему по пути женщине, пока Септимус, заплативший старухе за яблоко, тащил его к дому. Он бушевал всю дорогу и только возле Саутгемптон-стрит немного притих. У дверей дома он совсем успокоился.

— Значит, они убили ее, — равнодушным тоном произнес он. — Сегодня они убили Джульетту.

— Кто? — спросил Септимус. Но Ламприер не ответил. Лицо Джульетты таяло в ночной тьме, лошади мчались прочь, гасли огни кареты.

Эти образы не оставляли его уже два дня.

«… концерт имел большой успех, и публика осталась довольна», — завершил Септимус. Вначале Ламприер не поверил, затем появилась надежда. В глазах у него помутилось от избытка чувств. Два дня, прошедшие после ее смерти, он будто ходил по тонкому льду, который становился с каждым часом все более ломким и опасным. Ледяная вода внизу ожидала, когда тонкая ледяная корочка даст первую трещину, чтобы хлынуть на поверхность и поглотить Ламприера. Но нет, Джульетта была жива. Тогда кто же, кто был ее двойником? Чей труп в этом жутком гамаке раскачивался на цепях? Ламприер рухнул на свою постель, закрыв лицо руками. Потом возникла смутная догадка, и она уже не оставляла его, вытесняя все мысли.

— Это Камнеед… — Септимус продолжал читать вслух газету, но Ламприер не слышал его. Если не Джульетта, то кто же? Кто умер вместо нее? Свесившаяся голова, залитое кровью лицо. Капала кровь, позвякивали цепи, когда двойник Джульетты, распростертый на шкуре убитой козы, раскачивался в жутком полумраке. Ифигения.

Да, у этой истории было продолжение. На алтаре в Авлиде появилась коза, а Диана перенесла Ифигению в Тавриду. Она сделалась жрицей в ее храме и сама научилась заносить нож над безвинной жертвой. Каждый чужеземец, прибывший в страну, должен был стать жертвой на алтаре Дианы, и так продолжалось, пока перед ней не предстали два грека, неразлучные друзья, аргивяне. Она тоже была аргивянкой. Неудивительно, что долгое изгнание разожгло в Ифигении любопытство, и она стала расспрашивать пленников о том, что происходит у нее на родине. Она написала письмо своему брату Оресту и решила отпустить одного из чужеземцев, чтобы тот отвез ее послание. Крепкая дружба заставила каждого из пленников предлагать свою жизнь в обмен на свободу друга; в конце концов один из них, Пилад, согласился доставить письмо. Но, узнав, кому надо его передать, он сказал Ифигении, что ехать в Аргос нет нужды. Другом Пилада и был Орест, родной брат Ифигении. За много лиг от Тавриды, далеко за Эгейским морем, в доме атридов устояла еще одна опора. Все трое бежали из Тавриды. Статуя Дианы, которую беглецы прихватили с собой, «позднее была помешена в роще Ариции в Италии». Затем — несколько ссылок, Павсаний, Овидий и Вергилий (хотя последний не упоминал о жертвоприношении в Авлиде). Ламприер подписал статью и поставил дату: «Пятница, 14 марта, 1788 г.».