Екатерина Великая - Ольга Игоревна Елисеева

Удивительно ли, что после таких милостей просветители, как некогда елизаветинские старушки, которым великая княгиня посылала фрукты на именины, воздавали «хвалу» ее «уму и сердцу»?

Единственным, с кем Екатерина не сумела установить приятельских отношений, был Руссо. «Пламенный Жан Жак», как его называли, не раз с крайним раздражением высказывался о России. Согласно его построениям, цивилизация ломает естественного человека, до того жившего в первозданной простоте и гармонии с природой. Дикарь по натуре честен, благороден, добр, щедр и простодушен. Но стоит ему вкусить плодов современной культуры, как она начинает развращать его душу, он становился жестоким варваром. Нечто подобное произошло и с русскими в результате их приобщения к европейской цивилизации. Напрасно Екатерина предлагала Руссо переселиться в Россию и своими глазами увидеть плоды просвещения, сулила единовременное пособие в размере 100 тысяч ливров. Философ заявлял, что императрица пытается его «обесчестить», называл ее «тираном» и «не разбирающимся в средствах чудовищем», а относительно русских писал, что «их следует загнать обратно в леса, откуда они так опрометчиво выбрались». После смерти Руссо в 1790 году его жена Тереза, оказавшись в трудном положении, обратилась к Екатерине с просьбой о помощи. Ее письмо осталось без ответа[858].

«Памятник моему самолюбию»

Львиная доля благодеяний императрицы предназначалась, конечно, Вольтеру. К началу их переписки Вольтера уже называли великим мыслителем, основателем целого философского направления. По своим убеждениям он был деистом, то есть обожествлял Мысль, считая Бога разумным первоначалом всего живого. Однако Вольтер находился в острейшей конфронтации с католической церковью, высмеивая фанатизм, невежество и ханжество римского духовенства. Его призыв «раздавить гадину» стал лозунгом французских безбожников, хотя сам философ никогда не симпатизировал атеизму. Не одобрял «фернейский мудрец» и социальных взрывов, которые, по его убеждению, вели к регрессу общества. «Если бы Бога не было, то его следовало выдумать», считал Вольтер, поскольку религия помогает «держать на цепи под страхом виселицы и ада» чернь, желающую, чтобы «богатые были ограблены бедными». Предотвратить революции, подобные Английской, когда народ сам «разорвет свои оковы», можно посредством просвещения и реформ, к которым должны стремиться мудрые государи. Республика никогда не провозглашалась Вольтером лучшей формой правления, напротив, «философия, облеченная монаршими полномочиями», — вот идеальное устройство для государства.

Такие взгляды были близки Екатерине. Именно на них она построила идеологию собственного царствования. Вольтер же в стремлении европейских государей получать от него наставления видел первые плоды просвещенной монархии. Своим поведением на троне русская императрица как бы подтверждала правильность политических построений философа. Они были нужны друг другу, и это создало прочную основу для сотрудничества.

Не были забыты и материальные выгоды. По высокой цене у Вольтера покупалась продукция его швейцарского часового завода. В виде гонораров за заказанные статьи Екатерина посылала в Ферне крупные суммы, меха, ювелирные изделия. После смерти философа императрица купила у его племянницы мадам Дени библиотеку покойного в семь тысяч томов, а поскольку католическая церковь отказывалась хоронить «безбожника» на родине, предложила принять прах «старого учителя» в России.

Зная, как чувствителен философ к лести, Екатерина не боялась переборщить. «О, как я люблю Ваши сочинения! По мне — нет ничего лучше их»[859], — писала она. Или: «Я больше дорожу Вашими сочинениями, чем всеми подвигами Александра»[860]. Вольтер не оставался в долгу, он называл императрицу «Полярной звездой», «Екатериной, затмившей святых Екатерин — Сьенскую и Александрийскую».

На наш взгляд, неосновательна мысль М. В. Нечкиной, будто Вольтер, прибегая к преувеличенным похвалам в письмах, высмеивал императрицу. Екатерина была чутким читателем, и не всякая лесть доставляла ей удовольствие. В 1781 году в руки государыни попала брошюра под названием «Похвала Екатерине Второй», изданная в Лондоне шестью годами ранее. «Кажется мне, что это какой-нибудь студент, желавший начертать пример для государей, — рассуждала Екатерина в коротенькой записке „Памятник моему самолюбию“. — Он, должно быть, очень мало образован и, несмотря на чрезмерные похвалы кстати и некстати, никакая книга не доставила мне более скуки»[861]. Вольтер, в отличие от безвестного студента, прославлял императрицу «кстати» и настолько умело, что это не вызывало у нее ни скуки, ни нравственного протеста. Кроме того, формулы вежливости эпохи абсолютизма сильно отличались от современных, и если бы в письмах к монархам не появлялись льстивые обороты, их сочли бы грубыми.

Насколько искренен был «фернейский патриарх», именуя Фридриха II «Соломоном Севера», а Екатерину «Семирамидой Севера»? Пятнадцать лет он поддерживал переписку с последней, невзирая ни на какие колебания ее правительственного курса. Только ли щедрые подарки заставляли его не прерывать эпистолярный диалог? Вероятно, Вольтер лучше многих в «республике философов» понимал, что монархи работают не на бумаге, а на «шкурах своих подданных», как позднее выразится Екатерина в беседе с Дидро. Из этого рождалось то снисхождение, которое Вольтер демонстрировал в письмах друзьям. «Соглашусь с Вами, что философия не может слишком гордиться такого рода учениками, — писал он Д’Аламберу, — но что поделать, надо любить друзей и с их недостатками»[862].

Впрочем, поводы гордиться Екатериной у Вольтера были. Императрица сообщала корреспонденту об интересных явлениях в научной жизни России и, конечно, не могла обойти молчанием такое важное событие, как оспопрививание. Она решилась сделать прививку себе, великому князю и начать широкую вакцинацию в столицах. Для этого в Петербург был приглашен английский врач Томас Димсдейл (Димсдаль, Димсдал). «Я рассудила, что из всего лучшим будет то, когда сама собою покажу такой пример, который бы учинился человеческому роду полезным, — писала Екатерина 17 декабря 1768 года. — Мне пришло на память, что по счастью не имела я еще оспы. Итак, приказано было выписать из Англии оспенного врача; вследствие чего славный доктор Димсдал решился приехать в Россию и прошлого октября 12 числа привил мне оспу».

Шаг Екатерины был, без сомнения, смелым. Когда-то от оспы чуть не умер ее жених Петр Федорович, заразы смертельно боялась Елизавета Петровна. Среди простонародья болезнь не переводилась. В Европе целые дворы оказывались жертвами эпидемий. Зная, что есть способ победить хворь, императрица без колебания пошла на вакцинацию и сумела выжать из своего поступка все выгоды. «Не отлагая времени, прикажу я привить к единородному моему сыну. Генерал-фельдмаршал князь Орлов… усомнился, был ли сею болезнию болен, отдался также в руки нашего англичанина. Примеру его последовали многие придворные, а прочие к тому же готовятся. Сверх того в Петербурге прививают оспу в трех домах, определенных для воспитания и обучения юношества, и в особливой больнице, учрежденной под смотрением господина Димсдаля».