Нёкк - Нейтан Хилл

С чашкой кофе в руке судья въехал в кабинет и включил телевизор. Еще один утренний ритуал: посмотреть новости. До работы ему хотелось узнать обо всем, что творится в мире. Обычно к его ровесникам присматриваются: не сдают ли. Когда Браун был молодым прокурором, ему доводилось работать с судьями определенного возраста, и те к пенсии совершенно распускались. Переставали следить за новостями, за местными политическими событиями, уже не способны были читать так много, как того требовала служба. Словом, превращались в сумасшедших ученых – непредсказуемых психов с манией величия, которые так уверены в своих слабеющих способностях, что ведут себя в суде, точно в собственной персональной лаборатории. Он поклялся себе, что никогда не опустится до такого. Оттого смотрел по утрам новости, выписывал газеты (хотя это и казалось несколько старомодным – кто сейчас читает бумажные газеты!).

Последнее время все говорили только об одном: о выборах. До дня выборов было еще далеко, но в новостях явно считали иначе: журналисты с пеной у рта обсуждали предвыборную борьбу. Дюжина или около того кандидатов в президенты не сходили с экранов новостных кабельных каналов и буквально поселились в Айове, где месяца через три должно было состояться первое голосование. Губернатор Шелдон Пэкер лидировал уже на раннем этапе, если верить всевозможным опросам, исследованиям и мнениям экспертов, споривших о том, действительно ли Пэкера так любят в народе или же после нападения все ему сочувствуют, и спустя некоторое время популярность его лопнет, как мыльный пузырь. Похоже, происшествие с Фэй Андресен сыграло ему на руку.

Ближайший год для всей страны пройдет в ожидании выборов. Двенадцать месяцев политических выступлений, пустой болтовни, рекламы, нападений и глупости, непроходимой глупости, почти аморальной глупости. Такое ощущение, будто раз в четыре года все журналисты дружно сходят с ума. А потом власти потратят миллиарды долларов на то, что и так случится: горстка избирателей из округа Кайахога, штат Огайо, еще не определившихся, за кого они, все же придут на участок и проголосуют. Потому что иначе и быть не может.

Ура! Демократия!

Предвыборную кампанию Пэкера тележурналисты чаще всего описывали в двух выражениях: “повышенный интерес” и “набирает обороты”. На митингах Пэкер разглагольствовал о том, что покушение лишь укрепило его решимость. Либеральной шпане меня не запугать, говорил он. На предвыборных мероприятиях исполнял припев из песни “Меня не остановить”[39]. Новый губернатор Вайоминга вручил ему почетное “Пурпурное сердце”[40]. Журналисты говорили о Пэкере либо что он “отважно продолжает кампанию, несмотря на прямую угрозу для жизни”, либо что он “намерен выжать из этого мелкого недоразумения все до последней капли”. Третьего варианта словно и не существовало. Снова и снова показывали ролик с Фэй Андресен, бросающей камнями в губернатора. На одном канале говорили, что это преступный сговор либералов, и отмечали в толпе людей, которые могли иметь отношение к происшествию. На других каналах рассуждали о том, что губернатор “бросился в укрытие от летевших в него камней”, а это-де “недостойно президента”.

Во всех передачах, где шла речь о губернаторе Пэкере, обязательно упоминали и о процессе над Фэй Андресен, и это доставляло судье Брауну несказанное удовольствие. Так он чувствовал себя важным и нужным. Говорили, что губернатор “после покушения в Чикаго по-прежнему занимает верхние строчки рейтингов”. Впрочем, что же тут удивительного – после нападения о нем услышала масса народу, слухи передавали из уст в уста. Известность – что богатство: как деньги идут к деньгам, так умножается и слава, она ведь тоже своего рода общественное богатство, концептуальное изобилие. Дело Фэй Андресен прославило судью Брауна: не зря он за него взялся. К тому же это позволило отсрочить отставку до завершения процесса. То есть по меньшей мере на год, думал Браун.

Но дело он взял не только поэтому: все эти причины лишь отчасти повлияли на его решение. Главное, чего он добивался, – Фэй Андресен должна понести суровое наказание. Так что этот процесс оказался для судьи сущим подарком – вроде тех, которые дарят к выходу на пенсию, только он получил его раньше. Уж теперь-то он с ней поквитается, теперь-то отомстит за все свои мучения.

Господи боже мой, отставка. Да что им с женой делать на пенсии?

Разумеется, существуют стандартные пенсионерские развлечения. Дочь сказала: будете путешествовать. Ну да, может, они съездят в Париж, Гонолулу, на Бали или в Бразилию. Или еще куда. Какая разница, куда именно, если поездка станет для него пыткой, ведь главное в путешествиях на пенсии, то, о чем все умалчивают: чтобы это было в удовольствие, ты должен нормально уживаться с тем, с кем собираешься путешествовать. Он представил, как они с женой все время будут вместе, в самолетах, ресторанах, гостиничных номерах. Им будет некуда деться друг от друга. Сейчас-то они всегда могут сослаться на работу. Дескать, мы так редко видимся, потому что у нас жесткие графики, а вовсе не потому, что на дух друг друга не переносим.

Вот так простая видимость становится жизнью, становится правдой жизни.

Он представил, как они с женой в Париже пытаются вести разговор. Она прочитает ему лекцию о передовой системе французского здравоохранения, он подробно расскажет ей о здешней судебной системе. Этих тем хватит на день-другой. Потом они начнут беседовать о том, что видят вокруг: об очаровательных парижских улочках, погоде, официантах, о том, как поздно здесь темнеет, – подумать только, в одиннадцатом часу вечера еще светло. Они будут много ходить по музеям, потому что там нужно молчать. А потом они будут читать меню за столиком ресторана, она скажет, что нравится ей, он ответит, что нравится ему, они посмотрят, что едят другие посетители, обменяются мнениями о том, что и эти блюда выглядят аппетитно, признаются друг другу, что передумали, и закажут что-то другое, в общем, каждый произнесет вслух то, что обычно думает человек, выбирая в ресторане блюда, лишь бы заполнить паузу, лишь бы не молчать, они будут сплетничать, болтать о всяких пустяках, лишь бы никогда не заговорить о том, о чем они друг другу ни разу не обмолвились, но всегда думали: что если бы они принадлежали к поколению, которое относится к разводу куда проще, чем они, то давным-давно бы разошлись. Долгие годы они избегали говорить об этом. Как будто заключили соглашение: они такие, какие есть, родились, когда родились, их воспитали в убеждении, что разводиться нельзя, и они вслух осуждали пары помоложе, которые расходились, но в душе каждый из них завидовал, что те сумели расстаться, сойтись с другими и снова стать счастливыми.

К чему было сохранять семью из чувства долга? Кому от этого стало лучше?

Она так никогда и не простила ему ошибки молодости, его любовные похождения. Не простила, однако ни разу его не упрекнула после того случая, из-за которого он оказался в инвалидной коляске. Что ж, она поступила мудро. Господь покарал его за похоть, десятилетиями наказывал его через жену, но теперь настал его черед карать. И теперь уж Браун своего не упустит. Учителя у него были хорошие.