Расул Гамзатов - Шапи Магомедович Казиев

долгих торжеств, но он держался. Зато от сомнений, от опасений, что его, наверное, уже забыли, что поэзия теперь никому не нужна, не осталось и следа. Размах торжеств и неподдельная любовь подданных его поэтической державы растрогали Гамзатова, и он признался, что счастлив.

В октябре состоялся вечер, посвящённый юбилею поэта, и в Московском доме национальностей. Валентин Осипов сравнил два портрета Расула Гамзатова, каким он его знал прежде и каким увидел теперь, после многих лет:

«Стоило в первый раз взглянуть, и сразу же отложилось в памяти: большая голова с ворсом жёстко-непокорных волос, коротко стриженных и — странно — уже с искорками седины, и с огромным, круто изогнутым носом. Где я уже видел такую голову? Тут же припомнились тысячелетия назад сотворённые скульптуры римских патрициев.

Прошли десятилетия. Московский Дом национальностей. Творческий вечер. Он давно не встречался со своими столичными почитателями.

Его ведут на сцену, к столику с микрофоном, под руки, он с трудом преодолевает несколько ступенек. И я увидел измождённого болезнью страдальца: трясущиеся руки, подрагивающая голова, тусклые глаза, упрятанные под тяжкими веками, а когда приоткрывались, в них таилось безучастие. И — непривычно! — молчал. И не смотрел на тех, кто объяснялся ему в любви и уважении, мне, правда, досталось — он протянул руку, я кинулся от микрофона пожимать её — она оказалась вялой.

Подумалось: зачем привезли?

И вдруг он принялся говорить. И ожил. Тут я понял, зачем он приехал — в эти последние месяцы своей жизни явно хотел не только отчитаться, но и зарядиться вниманием. Не хотел жить под приговором врачей на домашний арест. Кое-что я успел — увы, немногое без диктофона — записать.

— Уж сколько лет всякие телевидения сбрасывают нас с вершин высокой духовности в болото безликости. Поэтому сейчас я за культ личности!

— Сколько же врагов хотят столкнуть народы. Ссорят, ссорят. Мой Кавказ в крови. Я же, патриот, остаюсь интернационалистом. Моя страна — в сердце, а пять континентов — это пять пальцев моей руки...

— Политики никак не поймут, что век недолог. И поэтому не надо спешить, лучше хорошо подумать, как быстрее делать добро, а не зло.

— Чего я жду от жизни? Жду разлуки. С семьёй. С друзьями. Но если отравлять воздух разговорами про разлуки, то отвернётся семья, отвернутся друзья.

Он устал, но взрывные аплодисменты взбадривали его. Закончил и — горе-то какое! — снова поник».

В том же году Расулу Гамзатову была вручена государственная награда Грузии орден Золотого руна.

«Я помню, как отмечали восьмидесятилетие отца, — говорила дочь поэта Патимат в беседе с Таисией Бахаревой. — Празднования проходили в его родном селении Цада, в Махачкале и Москве. Сначала были концерты, а затем вечерние посиделки с друзьями. Тогда мне показалось, что он специально проехался по главным местам, с которыми были связаны его жизнь и творчество, чтобы увидеться с почитателями и друзьями, будто со всеми прощаясь».

Ещё не смолкли торжества, а Расул Гамзатов вновь оказался в больнице. Недугов у него было немало. К болезни Паркинсона он ещё как-то привык, но всё труднее билось его большое сердце. Он как будто предчувствовал, что уже не поправится.

«Не знаю, выберусь ли я на этот раз», — шептал он друзьям.

Полтора десятка лет назад Гамзатов написал:

Был сам себе я враг усердный,

И вот, вблизи небытия,

На тихой станции предсмертной,

В больнице пребываю я...

И навещать не забывают

Меня друзья, и в свой черёд

Они, прощаясь, заклинают:

«Пусть с нами твой недуг уйдёт!»

Гляжу на звёздный рой несметный,

И может, впрямь надежда есть

На этой станции предсмертной

В обратный поезд пересесть[201].

Тогда Расулу Гамзатову это удалось. На этот раз обратного поезда он не дождался.

Тогда же, в больнице, Расул Гамзатов написал своё завещание. Оно состояло из нескольких набросков, которые не были сведены воедино. Салихат Гамзатова их обобщила и опубликовала сокращённый вариант, в котором говорится:

«Моё завещание — в книгах, которые я написал. Оставляю потомкам Дагестан, который и я унаследовал от предков, — мой край любви, надежды, радости, землю красивых девушек, гордых мужчин и женщин. Дагестан — это и моя мулатка, и моя Кумари, и моё колесо жизни, и гора моей тревоги — Ахульго. Без этого нет моей жизни.

Я ничего не забираю туда из этого хорошего, доброго, красивого мира. Потому и прошу — берегите Дагестан. Храните и возвеличивайте его славное имя, Дагестан — ваша жизнь, ваше достоинство и ваша любовь. Нет, не глупы его адаты — дорожите ими. Его приметы и символы не дикие — несите их гордо и сохраняйте во славе. Малочисленны его народы — любите их особенной любовью.

Оставляю потомкам, детям пронесённую мною через годы любовь ко всему сущему и особенно — трепетное отношение к женщине. Моя любовь к женщине оставалась неизменной всегда, и все мои песни были о ней. И вам обновлять мою вечную песню о женщине. Пусть засияет ярким светом мерцающая в ней звезда. Пусть повсюду разносится звон колокольчиков, исходящий из разбуженных ею сердец.

Особенно берегите матерей, заботьтесь о сёстрах, безоглядно влюбляйтесь в красивых девушек. Кто не познал такой любви, тот прожил жизнь напрасно.

Я не беру с собой туда ничего из этого мира. Всё, что есть значительного, достойного, красивого, остаётся здесь, остаётся вам, люди!»

«ОН ВСЕМ НАМ ПОМОГАЛ ЖИТЬ»

Расул Гамзатов скончался 3 ноября 2003 года в Центральной клинической больнице Москвы.

У мусульман считается благоприятным знаком, если человек уходит в мир иной в Рамазан — месяц поста и очищения. Завершившим земное бытие в священный месяц облегчается существование в ином мире.

Дочь Патимат рассказывала о последнем разговоре с отцом в интервью Таисии Бахаревой: «За день до его смерти мы пришли к папе в больницу в Москве. У него часто было много посетителей, и в этот момент тоже пришли папины друзья — сотрудники нашего постпредства, принесли его книги, просили, чтобы он их подписал. У папы сильно дрожала рука, он даже не смог писать. Тогда они сказали: “Утром Расул Гамзатович будет себя хорошо чувствовать, тогда и подпишет...” А завтра... Папа до последних своих дней оставался в строю. Но я думаю, что он предчувствовал свой уход. В последний год жизни всё время