Лестница на шкаф - Михаил Юдсон

— Когда мы с тобой, хлебокоп, вмазали в последний раз, вчера? Путаю. Позавчера… Да не одну! В баньке было, натурально, банки ставили на банке — волною пенною несло… В парной, теплую водку, из мыльницы — да с удовольствием! Это существует на свете такой холст «Охотник с выпью», известный, — оживленно говорил Ялла, накладывая половником закуски. — Вон того дай, желтоватого подвинь, ага… Недосол, эй, братец, передай сольери, заговорщицки подсыпать… Так это я и есть, самое то, воцаряю упорно — охотник-с выпью… Печень должна быть разрушена! Аразы ее съедят сырой и дымящейся, да сразу цирроз и заработают — все польза Республике, урон врагу…

Окрест гулял обеденный гул, но — все тонно, праведно:

— А вот Мудрецы наши рекут… Чисто орошение!

— И нисан в Книге написан удивительно… Сплавлялись!

— А как вам кажется, рав Иосиф?

— Дык… Нил адмирари… Кады ежли кажется — креститься надо!

Свечи свято потрескивали. Бабы смирно шушукались за занавеской, сплетничали без умолку про Сусанку Фурман и ее кошмарную шляпку, строили себе куры — плели паутинки-вуальки, наседки, насестрински шуршали. Как за плинтусом на Лесбосе. Оттуда кисло тянуло третьеводнишним, будто Сверху в Храме. Хорошо, что Ира, жена душистая, на эти обеды сроду не ходила, чтоб не обонять прайд черногузых.

Ил же с удовольствием ловил ритмы ритуала — сидя при пиите (так называемое «изходное сидение»), как на плите, он словно бы членами и жилками приплясывал перед ковчежком, будто бы скрипочки осязал кожей (тоже ж орган), радость выдачи Книги выплескивалась с Ребе, и ноги сами несли, не увязая в песке:

— Ой, ой, однозначно, ой-вэ-вой!

— Лей, манихей! Пей же, Дов!

— Потому что потом не потоп — пустота…

— А вы помните это отчаянно-бездомное, голытьбашенное — бросай свое дело (легко сказать), в Изход собирайся! Эти мне приказчики!

— Вышли мы из Северной страны, выпьешь — по другой Земле пройдешь!

— Был он Павлуха, а стал зваться Песах — рав, глядь, равных ему нет, не подходи… Светило Достойных! Истинный наси! Ну, а я подхожу, я ссать хотел, и говорю почтительно: «Эй, дос! Песах, Песах! С праздником тебя тебя!»

— Кушай, парх, свою мацу — отправляйся к праотцу!

— Здравствуй, здравствуй, Эрев Хаг!

— И тебе того же, коли не шутишь, Нааг Дэлет!

Пиит, ненабожный желудок, борясь с отрыжкой, поэтапно читал стихотворения из питейного быта, а также знаменитую «Балладу о баланде»: «В год от Изхода тридцать первый, когда закончились консервы и одолел нас голдомор…» Благодушно декламируя, пия и закусывая, он изредка подзывал пальцем к себе избранных и жаловал мясистое блюдо, порой основательно надкушенное и расковырянное, коемужды воздавая на глазок по телам его. Милостивец! При этом говорил что-нибудь вроде: «День краток, работа обильна, работники ленивы, награда велика, а Лазарь требователен. Ступай и помни».

Званые, кланяясь, возвращались на место и продолжали уминать, выплевывая кости с высосанным мозгом и выкладывая попутно занимательные истории про страну Изхода — как дружно рабами пилили яблоки и груши, возили виноградины в тележках, как строили, надрываясь, Бамбуковый водопровод — прокладывали тоннели в толще… Как камешки носили и клали на плиты по обычаю…

Ил, усмехаясь в уме, припомнил, как уча олухов в гимназии, на уроках хеометрии вычислял объем пирамиды в кубических локтях и был за надсмешки облаян рябой надклассной надзирательницей. «Эх вы, рыбьи головы! — подумал он, окуная дольку яблока в мед, хрустя гусиными шкварками и грамотно разламывая (не режь железом злато) сладкую роскошную халу с маком, этот «хлеб бедности» пархов. — Где вы теперь, чекунды двугрошовые, подстилки шавкающие — и куда взошел я, Стольник…» Он представил Иру и сглотнул слюну.

5

Ор, ор обеденный! Возопил изрядно днесь! Вокруг многоголосо шумело застолье — говорили уманы одновременно, как на ученьях в ешиве, тараторили, и звуки накладывались, интерферировали, окрашивались винегретно — будто радужка-окрошка хлебалась ушами:

— Слушайте, народ за столом, ничего не бывает по случаю… Все безменно отмерено и ицхаккабутно неотвратимо. Если уронить менору — придет мессия. Побывали у Параона — Моше убрался… По сходной цене… Чистый мезуман!

— Есть Преверховный Парх, кум вакуума, и он — Око! Все, что было и будет, уже провидено Им из века, и не скрыто от Него ничего, в лаг! Воистину, супротив Инварианта не попрешь ужо! Ты ему про теодицею, а он тебя кадуцеем — пшел! Но иллюзия свободы существует… Сопротивление матерьялов!

— Взять хоть Изход — этих доходяг в антителагах буквально же гнал заград-заряд, всепожирающий Огненный Столп — не разбирая званий, невзирая на соляные бунты подсознания — остановиться, о, гля, нудство! — разбить кан стан, достать стаканы, к двум данным Господом строкам найти две заданные — возведи меня в сан понимающих, посади на амброзуру и нектар — сей пиитичный пеммикан кинь на гарнир к перепелам… Эти кости — это мой народ. Доминоиды! Пусто-пусто… Разлечься, вытянуть блаженно ходули, маленько приотдохнуть, чтоб не передохнуть. Сыгрануть в «фараона»… Нет, не положено константно. Не судьба (рефрен — «не хрен») — встать, глядь, к ле-Шему! Шевели клешнями!

— А потому как закон наш древний Галаха — и означает «хождение». Колесо, которое нас изобрело… Парху хорошо в дороге — зуз, зуз, двигайся! Пути благодати! Покинь тихое, мемфисное, без бурь и буч, местечко с его припечками, сабабушками, авдедушками, сусеками-китоврасами — и катись! Два умных, а Третий, счастливец, — путешественник! Крути педали, пока не дали! Туда, где зацветает миндаль!..

— Движенье — все, а цель — плацебо. Собрал на скорую руку манатки (в основном монетки) — и иди, идн, и днем, и дном, и т. д.

— Побросали абрашки горшки, подушки под мышку, смычки в мешок, водочный бочонок для ночевки в корчме — на загорбок… Коньки на валенки… Поскрипели полозьями! Изи-изи! Легкостопно…

— Пошел по миру! Ходяга неподыхающий! С порога в дорогу! Хадж по шпалам! Вечный движидель! Викжель пути! Обходчик!

— Броди, дрожжи! Точу-починяю! Вера — белый оселок разума… Каменные ножи… Ложе из репейника, чаша полыни… Сказка о Хаджи-Жидах… Народ тот еще — сам сон, сам закусон. Неси его!

— Горд он! Замесили Шемы глину на словесном молоке — свет стоит столбом и клином на Изходном Ходоке!

— Книга Агасфирь! И вело нас, как кукол, тащило, а мы только пищали: «Шма-шма» — ползучая цифирь, толпа носителей информации, устное письмо, живая исходящая бумага, пархочастицы бездомные, улиссовы колобки, улиточные килобайты (не зря «байт» — дом на изере) — получили пригоршню текста, дуй до Горы, скачали скрижали и ступай пустыней пересылаться… Из ящика в ящик: exodus, собака.

— Текст: писать «не» раздельно. Всего смысла, что в сей фразе 22 буквы. Плоскомыслие. Табличка. Ниневия клинописная.

— Да еще буквы-то какие дарованы неквадратные — то рейшем скрючит, то вавом сплющит, то шином раздует… Зато пишутся слитно!