1812. Обрученные грозой - Екатерина Юрьева

Афанасьич был отправлен приобрести места на первый же отплывающий в Швецию корабль, — Докки готова была заплатить любые деньги, даже зафрахтовать целое судно, лишь бы немедля уехать из Петербурга. Пока спешно допаковывались и грузились на подводу сундуки и баулы, извещенный об отъезде баронессы Букманн с помощью внушительной взятки отметил паспорта Докки и Афанасьича в Адмиралтействе, выхлопотав заодно бумаги на слуг, которых было решено взять с собой, и себе, — видя в каком состоянии баронесса, он вызвался самолично сопроводить ее в Швецию и помочь там устроиться.

Докки нацарапала невнятные записки знакомым о безотлагательных делах, призывающих ее покинуть Петербург. Она хотела написать и Палевскому, но передумала. Поздравлять его с помолвкой для нее было невозможным, высказывать ему свои обиды было незачем, прощаться и вовсе было не нужно. Своим обручением с другой он разорвал их отношения, а присланное приглашение — после всех откровенных признаний — выглядело нарочито безжалостным и унизительным жестом.

«Он не посмел явиться ко мне и честно сказать, что женится. — Докки лихорадочно металась по дому, скорее мешая, нежели помогая слугам собираться, будто хотела убежать от снедающих ее мыслей. — Нет, он не смог бы сказать мне о своей помолвке прямо в глаза. Это было бы слишком жестоко даже при его циничном отношении к жизни и людям. За него все сделали родители, внеся мое имя в список приглашенных на его помолвку…»

А ведь во время недавнего разговора его мать казалась такой искренней, рассуждая о счастье своего сына.

«Как я, не раз столкнувшись с ложью и обманом, могла принять за правду ее слова?! И его?! — корила себя она. — Как могла я довериться им, когда все, все было ложью, сплошной ложью?»

Докки убивало осознание того, что, держа ее в своих объятиях, глядя на нее сверкающими от страсти глазами, говоря о своих чувствах к ней, Палевский одновременно обдумывал брак с другой.

«Как он мог?!» — мысленно восклицала она и не находила ответ на этот вопрос, не в силах поверить в его предательство, но все ее попытки оправдать его упирались в изящно отпечатанное приглашение на помолвку, говорившее само за себя.

Тревожное возбуждение, поначалу ее охватившее, затем сменилось отупляющей апатией. Докки не могла даже плакать — на то у нее не было сил, а перед глазами то и дело возникали изломанные, раздавленные останки цветов и испачканные измятые ленточки, втоптанные копытами лошадей в булыжник виленской площади…

Афанасьич договорился с капитаном судна, отплывающего через несколько дней, о выходе в море этой ночью. Поздним вечером Докки села в экипаж, затем — на корабль, и вот она в этом доме под Стокгольмом, что нашел для нее Букманн. Он помог и устроиться в нем, прежде чем вернулся в Россию.

Тянулись часы, складывались в дни и недели, а Докки все пребывала в том отрешенно-равнодушном состоянии, перемежаемом всплесками боли и раздирающего душу отчаяния, пока не почувствовала, как в ней зашевелился ребенок. Ребенок, который не был виноват, что его отец нашел себе более подходящую жену, а его мать полностью поглотили собственные переживания. Всячески отругав себя за пренебрежение малышом, она дала себе слово лучше питаться, совершать долгие прогулки по парку, не поддаваться печалям и думать только о настоящем и будущем, занимая свои мысли и свое время чтением, игрой на фортепьяно, вышиванием или изучением шведского языка.

Докки вдохнула свежий морозный воздух, рукой в варежке дотронулась до своего округлившегося живота и повернула обратно, к дому, медленно проходя по узкой аллее меж вековыми темно-зелеными соснами и елями.

Сегодня к ней собирался приехать шведский поверенный господин Арно Бьерн, запиской предупредивший о визите. Он должен был привезти письмо от Букманна, может быть, и почту из Петербурга. Учитывая сложность и извилистый путь пересылки писем, со дня прибытия сюда она получила всего один, но довольно увесистый пакет, который, впрочем, так и лежал невскрытым — Докки не хотелось ничего знать о помолвке или уже состоявшемся венчании Палевского и Надин, что наверняка являлось главной петербургской новостью. Инстинктивно оберегая себя от лишних треволнений, она оставила разбор почты на другое, более удобное для нее время, хотя и трудно было представить, когда же оно настанет.

Когда Докки подошла к длинному, приземистому дому и увидела разворачивающийся у подъезда экипаж, то заспешила, радуясь приезду гостя, способного внести хоть какое разнообразие в ее унылую жизнь.

— Осторожно, барыня, — навстречу ей выскочил Семен и подхватил под локоть, когда она чуть не споткнулась на пороге.

— Приехал господин Бьерн? — Докки вошла в теплую прихожую и потопталась на месте, стряхивая с ботинок снег и развязывая концы платка.

— Э-э… — Семен замялся, хотел что-то сказать, но Докки уже нетерпеливо распахнула дверь в гостиную и от изумления застыла у входа. В комнате у печки стоял Петр Букманн, а рядом с ним — высокий мужчина в полевой генеральской форме. Палевский!

Докки ахнула и ухватилась ослабевшими враз руками за ручку двери. Рядом мгновенно оказался Афанасьич, он и подвел ее к ближайшему стулу, на который она тяжело опустилась, не в силах поверить в увиденное. Но это был он — Палевский собственной персоной, наяву и во плоти, смотревший на нее сузившимися ледяными глазами.

— Зачем вы здесь? — слабым голосом спросила она, не в силах отвести от него взгляда, жадно впитывая в себя черты его лица.

— Не ожидали, madame la baronne? — процедил он сквозь зубы и посмотрел на Букманна и Афанасьича. Те переглянулись и направились к выходу.

— Не ожидала, — призналась Докки и вспыхнула, возмутившись бесцеремонным поведением Палевского, его издевательским тоном и злостью, которую явственно ощущала. Он имел нахальство не только сюда заявиться, но еще и командовал в ее доме.

— Погодите! — остановила она Букманна.

— Петр Федорович, почему вы привезли сюда генерала?! — звенящим от негодования голосом Докки обратилась к поверенному. — Ведь я просила вас! Никто не должен был знать. Как вы могли?! — с упреком спросила она.

Букманн в смущении повернулся к баронессе.

— Э-э… Видите ли, Евдокия Васильевна, — он неловко развел руками и покосился на Афанасьича.

— Вините меня, барыня, — тот решительно выступил вперед. — Я предупредил Петра Федоровича, что ежели кто спросит о вас… Ежели именно генерал Палевский станет вас искать и будет в должной степени настойчив…

— Его сиятельство были весьма настойчивы, — подтвердил Букманн и промокнул платком покрасневший лоб.

— …сказать ему, где вы находитесь, — Афанасьич сердито крякнул.

— Ты?! — ахнула Докки, потрясенная предательством слуги. — Ты смог так поступить со мной?!

Афанасьич насупился.

— По дурости али упрямству дров наломать ничего не стоит, — сказал он. — Иной раз не грех на собственную гордыню наступить и довериться обстоятельствам, кои могут поправить дело.