Любовь властелина - Альберт Коэн

LXV

— Иногда малышка такие номера выдавала, это нужно рассказывать, хотя бы вот история с лангустом, подождите, молчите, вы будете смеяться, в день, когда я приехала из Парижа, я привезла ей лангуста, сюрпрыз в подарок, тяжелого, ух, какого здорового, так и тряс корзину, когда я в поезде его везла, и когда я ей сказала, что хочу порезать его заживо, чтоб приготовить по — мерикански, очень даже изысканное блюдо, она закрыла глаза и ужасно закричала, запрещаю, запрещаю, кричала она, переживала страшно, бедняжка, ну, и я, чтобы ее успокоить, сказала, что тогда сначала отрежу ему голову, чтобы он не мучался и не чувствовал боли, и опять начались крики, как будто это ей собираются отрезать голову, ну тогда я говорю, мол, ладно, я просто брошу его в кипяток, вы бы видели, ярость, побелела, будто ее чести лишают, всегда мадам Ариадна была такая, а ведь, чтоб вкусно было, лангуста надо живым убить, так уж эти лангусты устроены, они созданы, чтоб им голову отрубали или живыми в кипяток бросали, а что их, хророформом усыплять, что ли, как в больнице, да и вообще лангусты не страдают вовсе, они уж привыкли, ему голову отруби, он вам слова не скажет, но ничего было не поделать, вы бы ее видели, прям тигрица, ну вот, а сейчас самое смешное, лангуста этого она повезла на машине на ероплан, который летит в Ниццу, чтоб его выпустили в море за вознаграждение, молчите, не смешите меня, вот уж он хохотал, небось, пилот того ероплана, и уж, наверное, он его потом приготовил по-мерикански, а на вознаграждение бутылочку винца к нему купил, она, вы ж понимаете, дама большого света, сама честность, и думает, что весь мир такой же, как она, вот ее и облапошивают, ну, значит, что касается ее дружка, это чиновник, занимается политикой, главный начальник бородатенького рогоносца, ежели учесть, что она пишет там в своем тайном дневнике, он красив, как я не знаю кто, ну да, я немного почитала ее дневник, это не нескромность и не обычное любопытство, мне просто нужно знать, что происходит, быть в курсе дела, она же для меня как дочь, мне не все равно, что с ней, и вообще по року судьбы мне эта тетрадка досталась, она бросила ее в чемодан и не заперла на ключ, я, что ли, в этом виновата, ну, я и не утерпела, тем более, она была в ванне, а она туда заходит ух как надолго, вы и представить себе не можете, раз она в воде, как рыбка, в этом лишь ее ошибка, а по тому, как она со мной о нем разговаривает, видно, девочка с ума сходит от счастья, что сегодня придет ее дружок, и знаете, почему она так долго торчит в этом кипятке, я-то знаю, да потому, что женщине нужно понять вопрос про чуйства, обдумать, каково ей будет с милым другом вечерком, ясно-ясно, сама была молодая, не ей меня чуйствам учить, и вот она придумала, что я устала и надо мне пораньше сегодня домой, она сказала уже в четыре, вроде как мне любезность такая, а сама ждет не дождется, когда я уйду, чтоб начать наряжаться, а меня чтоб рядом не было, а то замечу еще что лишнее, и еще чтоб я его не увидела, чтобы они могли делишки свои спокойно обстряпывать, ох, бедный Диди, но, мадам Ариадна, я могу вернуться, чтобы подать чай сегодня вечером, когда придет этот месье, вам так будет удобнее, нет, спасибо, милая Мариэтта, вам нужен отдых, вот врушка маленькая, ну, что ж, я уйду в четыре, как она велела, но, цыц, молчите, около девяти, ежели учесть, что в девять он должен сюда приехать, как говорилось в тереграмме, я спрячусь напротив дома, чтоб хоть взглянуть на ее прекрасного прынца, она сказала «милая Мариэтта», все же у нее добрые чуйства, и потом, бедная девочка же сирота, а Диди, как мужчина, ну просто ноль без палочки.

LXVI

Осталось померить только платье из белого крепа и четыре костюма. Она заметила, что платье слегка широковато в бедрах — потому что ей хотелось, чтобы ее благородный стан был подчеркнут и заметен, но, как девушка из хорошей семьи, она не могла такого сказать или даже намекнуть об этом. Кутюрье ее успокоил. Она не поверила ему ни на йоту, но трусливо промолчала. Уже поздно что — либо менять.

Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться, что светло-серый пиджак загублен. Она отвела от него взгляд и не сводила глаз со стенных часов все то время, пока Волькмаар что-то колдовал с булавками, совершенно, между тем, бесполезно, поскольку она уже решила отдать Мариэтте эту гадость, в которой была похожа на сутулую мидинетку.

— Теперь очаровательный антрацитик, дорогая мадам.

Она ошеломленно смотрела на чересчур зауженный пиджак, слишком широкие сверху лацканы, идиотски сужающиеся книзу, ватные плечи, напоминающие о магазине готового платья. Теперь она все поняла. Модели были превосходны, потому что привезены из Парижа, но этот кретин даже не смог их как следует скопировать. Она сделала вид, что поверила этому типу, который уверял ее — тут только и дел, что махнуть утюгом, и все дефекты изгладятся в две секунды. Желая заморочить ей голову и отвлечь от мыслей о двух загубленных пиджаках, он сделал ей комплимент, сказав, что у нее тело богини, и ей стало окончательно противно. Куда он лезет, этот маленький грудастый наглец?

— А теперь, дорогая мадам, два очаровательных деревенских костюмчика, и все.

Она покорно примерила платья одно за другим. Еще хуже, чем фланелевые костюмы. И к чему спорить? Он все равно ничего не сможет исправить за несколько часов. И вообще, он бездарность, ничего не понимающая в женских костюмах. Ох, если бы она не пошла к этому типу! Если бы купила все в магазине готового платья! Боже мой, за минуту до того, как совершить промах, можно было бы подумать и удержаться!

— Да, все прекрасно, спасибо, месье.

Когда Волькмаар ушел, она села на диван. Слезами горю не поможешь. Ну, в конце концов, платья не так уж плохи, без претензий по крайней мере. Вот костюмы — совершеннейшая катастрофа. Она сожжет их сегодня же, как только их привезут. Нет, сжигать слишком долго, и потом, будет вонять. Лучше разрезать их ножницами и закопать в саду. Будто их никогда и не было. После она поедет в Париж и закажет десять костюмов, если надо, да, десять, тогда два или три из них точно будут удачными. Если хочешь хорошо одеваться, нужно уметь признавать поражение. И, тем более, платье со шнуровкой очень даже ничего, ткань — что-то вроде парусины, но такая тонкая, такая легкая.

— Платье-парусник, — улыбнулась она, довольная таким определением.

Она сняла комбинацию, трусики-слипы, чулки и бюстгальтер, надетые по случаю визита к поросенку. Да, все снять с себя, сегодня такая жара, тридцать градусов, а то и больше.

На обнаженное тело она натянула любимое платье, такое изысканное, со шнурочками, которые так красиво перекрещиваются, такое легкое, такое белое, с глубоким вырезом, и так восхитительно, что оно без рукавов, и вид у него героический и скульптурный со всеми его замечательными складками. Ох, как же она хорошо в нем себя чувствует! Да, отличная идея не надевать ничего под платье. На улице так душно. И к тому же ужасно забавно про себя подтрунивать над людьми на улице, зная, что они и не догадываются…

Она открыла коробку, достала из нее белые сандалии, купленные накануне, нежно им улыбнулась. Сандалии на босу ногу, с этим платьем — парусником — как раз то, что надо. Комбинацию, обувь, трусики-слипы и чулки она запихала обратно в коробку. Вот и отлично, она скажет губителю костюмов, что это нужно привезти в Колоньи вместе с ее старым платьем и остатками заказа. В трельяже три Ариадны в платьях — парусниках были высоки и стройны, лапочки мои.