Путешествие в Закудыкино - Аякко Стамм

Я прибежал в самый разгар праздника. Простоволосые девки, обрядившись в лёгкие длиннополые неопоясанные рубахи – ведь это одежды для русалочек, жительниц Незванки – наплели венков из трав и, водрузив те венки на головы, сами как бы обернулись русалками чтобы повеселиться, позабавиться над парнями. А потом проводить с почётом и песнями главную русалку к реке – до дому. Ну, а как проведут – тут уж помчатся со всего духу к живой силе огня чтобы, перепрыгнув через него и кувыркнувшись через голову, сбросить русалочьи маски и прижаться к парням уже по-девичьи, ища тепла и защиты. Теперь можно в реке купаться, росой умываться – мавки не обидят.

Парни, те живой огонь добывают. В одном берёзовом бревне (как известно береза олицетворяет девичью суть) вырезали углубление, а другую палку, заостренную на конце и установленную в углублении том, с силой раскручивать начали, извлекая трением жар пламени. Было не сложно догадаться, какую символику они изображают, какой огонь и каким трением разжигают в стройном теле берёзки-девицы. Разгорелся живой жар в теле дерева – разыгралась страсть и в телах людских. Пришло время в общий круг становиться и передавать чарку по кругу, наполненную хмельным напитком, чтобы каждый слово доброе сказал над этой чаркой и подтвердил слова свои, пригубив из неё. Праздник кипит, заходится от избытка возбуждения в разогретых не то огнём, не то чаркой хмельной, не то ещё чем молодых, полных жажды жизни телах. Тут и игры поцелуйные, и хороводы, и кадрили – каждый свою Любовь ищет, а кто нашел, тот веселится от души в плясках и забавах. Для обрядовой части праздника изготовили куклы-чучела Купалы и Костромы, или Ярилы и Марены. Куклы сделали из травы и палок, причем у Костромы палка внизу раздваивается, а у Ярилы непременно торчит сук, как символ мужского достоинства неимоверных размеров, к которому молодые лимоны подвешены. Оно и понятно – ведь там вся сила и ярость мужская сосредоточена. Впрочем, сила эта проявится, а после пойдёт на убыль к зиме – потому Ярилу хоронят на ритуальном костре. Парни несут чучело и живой огонь для костра, а девки ревут и причитают, прощаясь с ним. Да всё норовят к его достоинствам припасть в поцелуе, а лучше того, лимоны стащить символические, должно быть, на удачу в любовных делах. Попричитали-поплакали, тут и шутки пошли, дескать, нечего девкам реветь по чучелу, лучше пусть с парнями пляшут – ведь вся сила ярая к ним перешла! И снова песни, пляски, хоровод закрутился…. Пока парни соревновались в красноречии, выдумывая шутки поострее, девки пошли к чучелу Костромы, ведь её будто свою девичью честь защищать надо. Парни, узнав про это, распоясались, да ещё и порты поскидавали, для пущего устрашения. Шумят, девок пугают. А те сжались вкруг Костромы, крапивой вооружились, стоят, трясутся – и страшно, и весело. Парни будто слились в одно целое, и такой силой от них веет, такой ярой весёлостью, что дух захватывает. Несутся навстречу – один раз набегут и отступят, второй, третий…, наконец, будто волной сносят девок, растаскивают, отбирают Костромушку и топят в реке, довольные победой и тем, что девушек потискали. Веселье!

Потом большой костёр зажгли, будто Солнце на землю спустилось. Раскрутили его хороводом:

А в нас седня Купала Не девка огонь клала Сам Бог огонь раскладал…

Завели вокруг игры, пляски – кто песни поёт, кто на гуслях, на рожках играет, а кто-то… уже цвет папоротника ищет…. Как огонь поутих немного, тут уж главное развлечение праздника – прыжки через костёр. Верят, что если прыгнуть половчее, то будет хорошее здоровье; если удачно перепрыгнут через пламя влюблённые, то они скоро обручатся. Чего только молодежь не вытворяла! И по трое, и по четверо прыгали, и гребёнкой, и кувырком! И даже по углям ходили! Потом огненное колесо в воду спустили, как символ поворота солнца на зиму. Свечи по реке поплыли, объединяя стихии огня и воды.

Я бродил среди праздничного веселья, напряжённо всматриваясь в лица разгорячённых дев, и ища в них знакомые, милые сердцу черты. Девушки на моё повышенное к ним внимание реагировали по-разному: кто стыдливо опускал глаза, покрываясь краской смущения, будто застигнутая в прибрежной тени плакучих ив одинокая купальщица; кто наоборот, взрываясь негодованием, отстранялся и убегал прочь от навязчивых глаз чужого. Но основная масса «русалочек», ничуть не смущаясь присутствием постороннего, да к тому же одетого не по-Купальному, набрасывалась на меня и настойчиво, но впрочем, дружелюбно пыталась вовлечь в общее веселье. Я не особо сопротивлялся, понимая, что став для них своим, смогу быстрее и легче отыскать Настю. Постепенно я втянулся в атмосферу праздника. Позволял кропить себя свежей прохладной росой, прыгал вместе со всеми через костёр, даже несколько раз не отказался от предложенной мне чарки молодой хмельной бражки, веселящей сердце и пьянящей разум. Но ни на секунду не отвлекался от своей основной цели.

Насти нигде не было видно, то ли из-за многолюдности и общей кутерьмы праздника, то ли её вообще здесь не было. А может, она следила за мной со стороны, специально не попадаясь на глаза, оставаясь для меня всё время в тени и радуясь своей победе, своему значению, которое она неожиданно приобрела. Что было очевидно, раз я так настойчиво ищу её. Во всяком случае, мне очень хотелось так думать, потому что это существенно увеличивало шансы вновь обрести её. О Женщина! Коварство – имя твоё! Коварство и Любовь!

Но скоро усилия мои всё-таки увенчались успехом, и я нашёл её. По крайней мере, мне так казалось тогда. Девушки выбрали из своей среды самую красивую и самую молодую русалку-невесту и, выведя её в центр поляны, стали водить вокруг неё хоровод, плотно взявшись за руки и не пуская парней внутрь круга. Над лесом, над рекой поднялась и поплыла во все стороны, нехотя раскачиваясь в мареве предрассветного тумана, унылая и протяжная, щемящая сердце звучным многоголосием девичья песня о том, как сбирали, провожали и отдавали молоду на чужую сторону. И хотя каждой из девушек мечталось оказаться в центре круга – не раз длинными тёмными ночами снилось, как её молодую, невинную обряжают в белоснежные брачные одежды и ведут под белы рученьки в милую, желанную, долгожданную неволю, принося её самость в жертву общности, её молодость и цветение – на службу великому таинству продолжения и укрепления рода. Песня певучая и печальная традиционно подчёркивала неизменную жертвенность женской природы, призванной подобно земле-матушке отдавать себя без остатка для зарода новой жизни. В этой самой русалочке-невесте я и узнал Настю. И хотя черт её на большом расстоянии и сквозь плотность многолюдия разглядеть было невозможно, но по каким-то неуловимым признакам, заставившим учащённо биться сердце, я почувствовал, что это она. Кроме того густой «парик» из длинных речных трав и цветов, надетый ей на голову под большущий венок цветов земных, скрывал её лицо и фигуру до самых колен, скрывал от всех, но только не от меня. Я замер не в силах пошевелиться и, не отрываясь, смотрел, любовался моей русалочкой и тем представлением, которое разыгрывалось у меня на глазах.

Она стояла недвижно, смиренно опустив голову, а девушки медленно и плавно кружили вокруг, как бы окольцовывая магическим кругом верности служение её будущей жизни, её женскому предназначению. Парни, играючи, как бы пытались прорвать девичью оборону, то набегая, наскакивая, воинственно хорохорясь, как деревенские петухи на колхозный курятник, то отбитые непреступной стеной девичьей чести, плакали, сокрушаясь, как дети, лишённые сладкого, то внезапно вновь наскакивая, и опять неудачно. Так продолжалось несколько минут, пока девушки не сдались, наконец, пожалев уязвлённое мужское самолюбие, и не согласились выдать свою русалочку…. Но только одному из парней, самому ловкому, самому быстрому, самому настойчивому…, кого она сама выберет. Остальным же огорчаться тоже не след, девчонок-невест для всех хватит, только и за них потрудиться придётся. Девичий круг с сокровищем-невестой посередине медленно, как бы нехотя покатился к реке. Песня полилась ещё протяжнее, ещё печальнее, ещё слёзнее, по мере приближения к береговой черте постепенно превращаясь в плач жертвоприношения. Девушки зашли в воду по пояс и, сняв с голов венки, попричитав над ними, пустили их по течению, как некогда давным-давно сестра-невеста Кострома отпускала по воде свой венок на поиски брата-жениха.