Серебряная кровь - Рейчел Хартман

Как обстояли дела у Комонота на севере? Успел ли он нанести удар по Кераме и обнаружить, что столица защищена гораздо лучше, чем он рассчитывал? Я боялась представить, что нас ожидало, если он потерпит поражение.

Джаннула натравила все стороны друг на друга. Нужно было убить ее несколько недель назад. Тогда я еще могла найти для этого подходящую возможность.

Но я была так убеждена, что смогу отыскать другой выход.

Если бы только я могла выпустить на свободу огонь своего разума, мне бы удалось что-нибудь изменить. Я упала на голую постель и некоторое время медитировала, чтобы найти ворота, затем сказала ритуальные слова и вошла. Мой сад, когда-то полный жизни и надежд, превратился в заросшую сорняками лужайку вокруг Ви-Коттеджа с маленьким болотом на краю. Его окружала изгородь из жердей. Это было просто смешно – в настоящем мире я смогла бы повалить ее одним ударом ноги, но мысленная ограда по-прежнему прочно удерживала меня. Я прошла по периметру – на это ушло пять минут, если не меньше – и даже придумала глупое заклинание: «Освободись, освободись, растворись, растворись». Ничего не произошло.

Я осмотрела жителей моего сада, разбросанных по лужайке, словно веточки. Маленькая веточка Абдо стояла вертикально. Возможно, это был знак. Я дотронулась до его крошечных ручек и перенеслась в видение.

Он все еще сидел в придорожном храме, питаясь подношениями. Похоже, у него даже появились последователи. Кто-то надел ему на голову вязаную шапку, а из его туники торчали обрывки пергамента. Это наверняка были молитвы и просьбы о заступничестве. Человек, способный медитировать так долго, не мог не пользоваться милостью небес.

Абдо уже несколько недель успешно прятался от Джаннулы. Если бы мне удалось сбежать, мы вместе придумали бы, как решить наши проблемы, и нанесли бы врагу ответный удар.

Я вернулась в сад и вдруг подумала, что можно попробовать выйти за ворота и пройти вдоль ограды с внешней стороны. Я никогда не пробовала смотреть на сад с такого угла: обычно ворота просто вырастали передо мной словно из тумана. Я вышла наружу и повернулась к нему лицом. По обе стороны от меня возвышались высокие замковые стены с зубчатыми бойницами. На самом деле меня сдерживала вовсе не хлипкая изгородь.

Конечно, я не могла разрушить эти стены, просто обойдя их кругом, но я все равно попробовала. Больше в голову ничего не приходило.

Внезапный стук в дверь резко вернул меня в реальность. Я завертелась на кровати, пытаясь сориентироваться в пространстве. В комнате было темно: я не заметила, как наступила ночь.

Я на ощупь пробралась к двери и, открыв ее, замерла на пороге, ослепленная светом фонарей. Передо мной маячила призрачная фигура, освещенная со спины, так что я не могла понять, кто это. Рядом стояли два стражника, Джианни Патто нигде не было видно.

– Почему ты сидишь в темноте? – раздался знакомый мне бас, и я подумала, что у меня сейчас сердце разорвется от счастья.

Теперь, когда мои глаза привыкли к свету, я узнала эти пронзительные глаза и крючковатый нос. Накладная бородка исчезла, а кустистые волосы были выстрижены наподобие монашеской тонзуры – и вообще, присмотревшись, я поняла, что он облачен в горчичную рясу монаха Ордена святой Гобнайт.

– Орма, – только и смогла прошептать я.

Он оглянулся, как будто беспокоясь, что стражники меня услышат. Те смотрели на меня со скучающим видом. Орма прочистил горло.

– Брат Норманн, – сказал он. – Меня отправили с сообщением. – Он протянул мне сложенное письмо, написанное на пергаменте и запечатанное воском.

– Н-не зайдешь на минутку? – спросила я. – И захвати фонарь, эээ, пожалуйста. У меня тут нет света.

Орма склонил голову набок, размышляя над предложением. Я едва не расплакалась, снова увидев эту знакомую и такую любимую позу. Растрепанных стражей эта ситуация, кажется, веселила. Один из них взял фонарь с настенной ниши и передал Орме.

– Никуда не торопись, брат, – сказал он и подмигнул.

– Хоть всю ночь тут сиди, – добавил другой, шевеля густыми бровями.

Орма, озадаченный этим намеком, последовал за мной в комнату и закрыл дверь. Он поставил фонарь на сундук, стоящий в изножье кровати, и я заметила за его правым ухом красноречивый шрам – след от изъятия памяти. Теперь я все-таки разрыдалась. Повернувшись к нему спиной, я вскрыла восковую печать. Я шмыгала носом, стараясь дышать ровно, и вытирала глаза холщовым рукавом. Потом взяла письмо так, чтобы на него падал свет, и начала читать слова, написанные печатным почерком Джаннулы.

Чуть не забыла: у меня для тебя есть еще один подарок на день рождения. Точнее, не совсем для тебя. Все, что ты любишь, принадлежит мне. Так должно быть. Разве хоть кто-нибудь ранил меня сильнее, чем ты? Кто подарил мне нежную доброту и мечты о свободе только для того, чтобы сразу отнять? Конечно, это чудовище тоже виновно в случившемся, но теперь он лишь пустая оболочка. Я не могу опустошить тебя таким же способом, но ты еще будешь горько жалеть, что это невозможно.

Я смяла письмо и что было силы бросила его в стену. Орма, который стоял у двери, сложив руки на груди, спокойно произнес:

– Я полагаю, ответа не будет?

Не было смысла спрашивать, помнит ли он меня; он, очевидно, не помнил.

– Джаннула ходит в семинарию, чтобы встречаться с тобой? Ты ее духовный наставник?

– Называть меня наставником не вполне верно, – озадаченно проговорил он. – Она приходит в семинарию, чтобы диктовать свои мемуары. У нее ужасный почерк.

Хотя бы насчет этого я не ошиблась. Это было слабым утешением.

– Но что ты вообще делаешь в семинарии? Ты же не монах. Я знаю, что ты саарантрас.

Он провел языком по зубам.

– Откуда ты это знаешь?

– Мы раньше были знакомы, – проговорила я с отчаянно бьющимся сердцем. Было ли разумно говорить с сааром, которому отсекли память, о вещах, которые он не мог вспомнить? Я нервно покрутила его кольцо на своем мизинце, и меня внезапно озарило: а что, если это кольцо и было спусковым механизмом для воспоминания-жемчужины? Я едва осмеливалась надеяться. Я вытянула руку и покачала перед его лицом кольцом с жемчужиной.

Он непонимающе посмотрел мне на руку, а потом в лицо. В его выражении ничего не изменилось.

– Ты, наверное, ошибаешься, – сказал он. – Человеческий мозг производит поразительное количество ложных воспоминаний…

– У тебя извлекли память! – закричала я, объятая яростью и бессилием. – У тебя есть шрам. Я одна из вещей, которые у тебя забрали. – Я покопалась в памяти в поисках любых фактов, которые Эскар или кто-то из изгнанников рассказывали мне об изъятии памяти. – Ты принимаешь дестальцию?

Моя пылкость заставила его слегка отпрянуть назад.

– Да, но ты снова заблуждаешься. У меня сердечное заболевание, которое называется пирокардией. Когда я принимаю истинное обличье, мое сердце перегревается и загорается внутри меня. В человеческом теле это не так опасно, но все-таки меня может поразить инфаркт. Мне прописали дестальцию и стерли воспоминания о сердечном пожаре, потому что они были слишком неприятны.