Ты самая любимая - Эдуард Тополь

— Лучше бы ты поступил как Толстой.

— Как тебе не стыдно? Ты безжалостная…

— Я безжалостная?! Да я тебя спасла от голода! И позора! Что ты можешь им написать? «Мужчину к Новому году»? Ужас!

— Почему? По телику до сих пор крутят рекламный роман «Интимные связи».

— Вот именно! От всего твоего таланта остались только твои интимные связи! Но, слава Богу — и мне! — ты этими связками теперь зарабатываешь больше, чем своими книгами и пьесками. Так что ты мне ноги должен целовать!

— И целую. Каждый день…

И Бережковский действительно опускается на колени, гладит ей ноги выше колен, хочет поцеловать.

— Перестань. Не корчи из себя прежнего Бережковского. Прекрати, я сказала! — отталкивает его Елена и отходит.

Но он идет за ней на коленях.

— Елена, а кто тебя спас? Вспомни! Я хочу тебя!..

— «Хочу» и «могу» — это разные вещи.

— Неправда! Когда я хочу, я могу! Ты знаешь…

— Еще бы! Если я тебе помогу. Да, если я тебе помогу, ты еще что-то сможешь. Пару секунд.

Звонит телефон.

— Ты ужасная! — говорит Бережковский. — Ужасная! Да выключи ты этот телефон!

Но Елена берет трубку.

— Кабинет Бережковского… Да, могу вас записать на февраль… Да, диктуйте номер вашего мобильного… Нет, кредитные карточки мы не берем, у нас договор с МТС, «Мобиль», «Би Лайн» и «Мегафоном»… Записываю…

Бережковский на коленях подходит к ней сзади и начинает целовать ее ноги — все выше, выше…

У нее садится голос, но она еще говорит в трубку:

— Да, записала… Спасибо…

А положив трубку, тяжело дышит, закрывает глаза и опускается на пол к Бережковскому.

Они целуются, Бережковский выдергивает шнур торшера, в темноте слышно лишь их тяжелое дыхание и почти сразу же — голос Елены:

— Ну еще!.. Еще!!! Ну!!!

А после паузы голос Бережковского:

— Извини…

И отчаянный голос Елены:

— Я больше не могу так!..

— Извини, — просит он. — Пожалуйста, извини…

— Мне тридцать пять лет! Мне нужен мужчина… — плачет она, лежа на полу.

— Ну не плачь! — говорит он. — Что я могу сделать? Ну хочешь, я буду принимать виагру…

— Тебе нельзя, у тебя давление.

— Плевать! Так я умру, как Пырьев или Рафаэль. Это прекрасная смерть!

— Я не хочу, чтоб ты умер. Я тебя люблю.

— Что же нам делать? Искать тебе любовника?

— «Ищу жене любовника». Ты забыл? Эту пьесу ты написал двадцать лет назад.

— Действительно забыл. Впрочем, и Толстой со временем забыл «Анну Каренину». Так что же нам делать?

— Включить свет.

Бережковский включает торшер.

— И что ты себя все время сравниваешь с Толстым? — говорит Елена и тяжело поднимается с пола.

— А с кем ты хочешь, чтобы я себя сравнивал? С Марининой?

— А почему бы и нет?

— Потому чтоэтонедосягаемо. Раньше у нас были Толстой, Тургенев, Достоевский. С ними еще как-то можно было тягаться. Но с этими… Куда нам! Они каждую неделю пишут по роману!

Елена включает компьютер.

— У тебя сеанс через пятнадцать минут… Я вхожу в Интернет. Ты готов?

— Кажется, я понял, почему Бисмарк впал в депрессию после смерти Кэти. Потому что он разрешил Орлову увезти ее в Россию. Понимаешь, этот Орлов привез ее из Парижа сюда… Сюда, в Россию! И не на пару месяцев, а насовсем…

— Я тебя последний раз спрашиваю! — перебивает Елена.

— Как я могу быть готов, когда я еще чай не пил? — отвечает он. — И потом — у меня почему-то совершенно нет сил…

— Потому что по утрам надо заниматься зарядкой, а не сексом.

— Раньше это была лучшая зарядка. Ты мне дашь чай?

— Сейчас принесу. Господи, как мне надоел этот бардак! Почему роскошную квартиру нужно было отдать твоей жене, а самим ютиться здесь?

— А ты стала ворчливой. Тоже стареешь.

— Здесь даже плита не работает!

— А кто говорил: «Отдай ей все, оставь мне только свой голос»?

— От тебя только голос и остался, — ворчливо говорит Елена и уходит в другую комнату.

Бережковский идет за ней, выглядывает за дверь. Затем резво подбегает к телефону, поспешно набирает номер.

— Алло! — говорит он негромко, прикрыв трубку ладонью. — Ты мне звонила?

— Да, — отвечает ему низкий женский голос. — Она тебе сообщила?

— Нет, но я догадался. Представляешь, она отключила мой мобильный!

— Как отключила? Отняла?

— Нет, просто вытащила сим-карту…

— И ты не зайдешь сегодня?

— Конечно, зайду — я хочу тебя как безумный! Сразу после сеанса пойду на прогулку и… Все! Она идет. Целую…

Он кладет трубку. Входит Елена с чаем на подносе и говорит подозрительно:

— Ты кому-то звонил?

— Кому я мог звонить? Шесть утра!

— Черт тебя знает. Вот твой чай. Только пей быстрей. Осталось шесть минут. — Она ставит поднос на письменный стол и садится к компьютеру. — Все, я в Интернете.

Бережковский прихлебывает чай.

— Да перестань ты сюпать! — просит Елена и смотрит на монитор. — Сумасшедший дом! Больные люди! Еще шесть минут, а уже подключилось девяносто три человека! Ты просто Кашпировский!

— А сколько всего? — спрашивает Бережковский.

Елена смотрит в свои записи:

— Сегодня на первый сеанс — как всегда, четыреста человек.

— Я не понимаю — почему нужно пять сеансов в день? Почему не записать их всех вместе? Я бы мог подольше гулять…

— Потому что очередь — двигатель торговли. Есть очередь — и все прутся, как на Кашпировского. Хотя по мне лучше бы ты был Чумаком.

— Почему?

— Потому что Чумак паровозы толкал! А ты…

— Опять эти грязные намеки. Как тебе не стыдно каждую минуту делать из меня импотента!

— Все! — перебивает она. — Десять секунд до сеанса!

— Так иди же!

— Не понимаю — почему я не могу присутствовать?

— Я сказал — иди. Ты меня отвлекаешь.

Елена пожимает плечами и уходит с обиженным видом, Бережковский кричит ей вдогонку:

— Я тебя люблю!

Затем, пройдясь по кабинету, надевает пальто, шарф, шапку. Берет со стола микрофон со шнуром к компьютеру и…