Петербургские женщины XIX века - Елена Первушина

Что такое? Что же это значит?

Это значит вот что:

„Блажен приведший всю паству свою, но блажен и приведший одну овцу, ибо и он упокоится в селениях праведных“.

Все реже и реже шуршит словарь. Навык быстро приобретается. Работа приятная. Сидишь дома, в тепле. Бежать никуда не надо. И знакомым можно ввернуть словечко, вроде:

— Мы, литераторы…

— С тех пор как я посвятила себя литературе…

— Ах, литературный труд так плохо оплачивается… У нас нет ничего, кроме славы!»

Но профессия переводчицы стала востребована прежде всего потому, что к книгам потянулись люди малообразованные, у которых не было нескольких лет на изучение иностранных языков, потому что они трудились всю свою жизнь.

Одной из этих переводчиц была, например, Анна Николаевна Энгель гардт, выпускница московского Елисаветинского института, которая подарила русским читателям, не знавшим французского, «Гаргантюа и Пантагрюэля» Рабле, «Эмиля» Руссо, «Сентиментальное воспитание» Флобера и сочинения Золя. Анна Николаевна принадлежала к числу сторонниц женского равноправия; она стала первой женщиной-конторщицей, работавшей в книжном магазине, возглавляла кружок женщин-издательниц. Она печатала фельетоны из заграничной и провинциальной жизни, передовые статьи, политические обозрения, разборы произведений иностранной словесности в «Биржевых Ведомостях», «Голосе», «Русском Мире», «Санкт-Петербургских Ведомостях», вела колонку «С театра войны» в 1870–1871 годах. Сотрудничала также в «Отечественных Записках», «Неделе» и других изданиях.

Постепенно женщины, которые, подобно Анне Николаевне, хотели большего, стали не исключением, а правилом. Они искали для себя новое место в мужском мире.

После смерти Екатерины II патронат над Смольным институтом приняла новая императрица — супруга императора Павла Мария Федоровна. В это время там обучались 503 воспитанницы. О том, каких взглядов на женское образование она придерживалась, лучше всего свидетельствует запись в ее тетради, сделанная еще в родительском доме и озаглавленная «Philosophie des femmes» («Философия женщины»).

«Нехорошо, по многим причинам, чтобы женщина приобретала слишком обширные познания. Воспитывать в добрых нравах детей, вести хозяйство, иметь наблюдение за прислугой, блюсти в расходах бережливость — вот в чем должно состоять ее учение и философия».

Новая патронесса резко изменила программу преподавания в женских институтах: с 1797 года прекращается преподавание женщинам литературы и естественных наук. Во времена Марии Федоровны получила хождение книга «Отеческие советы моей дочери», в которой, в частности, утверждалось: «Бог и человеческое общество хотели, чтобы женщина зависела от мужчины, чтобы она ограничила круг своей деятельности домом, чтобы она признавала свою слабость и преимущество мужа во всяком случае и снискала бы его любовь и приязнь скромностью и покорностью…»

Женщина должна быть «совершенная швея, ткачиха, чулочница, кухарка; должна разделять свое существование между детской и погребом, амбаром, двором и садом». Так были сведены на нет достижения женского образования, копившиеся на протяжении XVIII века.

Мария Федоровна также выступала за строгое сословное разделение учениц.

«Признаюсь, — писала она, — что вижу большие неудобства в смешении благородных девиц с мещанскими, ибо несомненно, что обязанности и назначение последних во многих отношениях различествуют от обязанностей и назначения благородных девиц… Приобретение талантов и приятных для общества искусств, которое существенно в воспитании благородной девицы, становится не только вредным, но и пагубным для мещанки, ибо это ставит ее вне своего круга и заставляет искать опасного для ее добродетели общества… Стало быть, непременно надо их (т. е. благородных и мещанок) разделить».

* * *

Однако ухудшение образования было не единственной проблемой женских институтов. В XIX веке их становится больше: открываются Институты ордена святой Екатерины в Петербурге и в Москве, затем Патриотический институт в Петербурге, Павловский и Александровский институты и т. д.

Занятия в Смольном институте. 1904 г.

Постепенно институты теряют свою элитарность, и, следовательно, ослабевает и августейший контроль, растут злоупотребления среди администрации, и оторванные от семей маленькие девочки оказываются заложницами и источником дохода недобросовестных и нечистых на руку наставников.

Материальное положение воспитанниц ухудшается, они страдают от холода и голода. Так, Анна Владимировна Стерлигова вспоминает, какое впечатление произвел на нее первый ужин в институте: «Большая часть девочек стали по парам и с классной дамой во главе вышли из класса. Я обратилась с вопросом: „Куда идут они?“ — „Чай пить“, — отвечала сидевшая рядом со мною девочка и объяснила, что классным дамам родители воспитанниц платили по 30 рублей в год за стакан чая и несколько сухарей, которые давались в комнате классной дамы ежедневно вечером. Классную даму заменила пепиньерка (так называли воспитанниц педагогического класса (от фр. pepiniere — питомник), которые в будущем должны были стать гувернантками или классными дамами. — Е. П.), и сию же минуту дежурная горничная внесла в класс корзину с черным хлебом и бутыль с квасом. При виде этого горести моей не было пределов; раздача черного хлеба, нарезанного ломтями, показалась мне сильнейшим наказанием, и я, не притрагиваясь к нему, залилась горькими слезами. Ведь у нас дома наказывали так провинившихся горничных! Какой же проступок сделали мы, оставшиеся в классе?»

О постоянном голоде вспоминает и Анна Николаевна Энгельгардт: «Я росла вечно голодная в самом буквальном физическом смысле этого слова. Я часто плакала от голода, только от голода, нестерпимого, больно рвущего все внутренности голода. Ощущения голодного человека мне вполне понятны. Я по целым годам никогда не была сыта, и от недостатка питания у меня, при моем железном организме, было самое хилое, самое чахлое детство. Я не росла все время, пока находилась в институте, и вечно бывала больна, мне казалось, что быть вполне сытой достаточно для счастья человека».

Чтобы спастись от голода, институтки ели бумагу, мел, уголь и даже отламывали и жевали кусочки от грифельных досок.

Не меньше, чем голод, институток мучил холод. Температура в помещениях Смольного не поднималась выше 16 градусов. Неудивительно, что туберкулез был частым гостем в спальнях пансионерок.

Именно голодом, а также необходимостью постоянно носить корсет и объясняется то, что институтки часто падали в обморок. Другую их черту — экзальтированность, склонность к слезам и истерикам — объяснить еще проще, стоит только вспомнить, что это были маленькие девочки, оторванные от семей, живущие в условиях полной изоляции, строгой дисциплины и всеобщей подозрительности. Елизавета Водовозова рассказывает в своих мемуарах, как ее едва не исключили из института за то, что она на свидании с родными поцеловала в щеку брата.