За Уральским Камнем - Сергей Жук

— В Жиганск прошлым днем четыре мужика пришли — заговорил атаман, придя в себя после ковша браги. — Пошлите человека до Прокопа, пускай про них все выведает. Чую, что добрая добыча будет! А еще мыслишка есть, что уходить отсюда пора. Не то по весне сразу за льдом сплавятся ленские служилые и всех нас повяжут.

— Ясное дело, повяжут. Но куда уйдешь?! На промысел? Так у нас ни припасов, ни снастей потребных!

Атамана Надежу Сидора, тем временем хлебнувшего второй черпак браги, понесло еще круче:

— Можно коч, какой снаряженный и с пушкой, отбить у поморов да уйти по Лене.

— Куда, атаман, уйти?! — вскинулись ватажники, но захмелевший атаман уже дремал, не успев закончить свой увлекательный сказ.

То же время. Жиганск, зимовье Пустозерских поморов.

Поморов в Жиганске немало, а более охотников до рыбьего зуба. Это уже превратилось в потомственную профессию многих поморских семей из Холмогор, Мезени, Пинеги, Пустозерска. В поисках рыбьего зуба они шли на восток, с лихвой опережая острожных землепроходцев. И то, что они встречали на своем пути, приводило в трепет их поморские души.

В этом зимовье за главного — кормщик Сенька Чалый. Немолодой уже помор, но силен, чертяка, что морж-пятилеток. Нынче обнаружил он со товарищами в устье реки Индигирки громадное моржовое лежбище. Но сезон шел к концу, зверь уходил на лед, и охота не получилась. Лишь заморной кости собрали пудов тридцать, что россыпью накопилась на тамошних берегах. Весь следующий сезон ватага собирается провести на Индигирке, а пока отдыхают мужики, жир нагуливают. Брага да зернь — все их занятие. Надо бы остановиться, да еще пар не весь выпустили.

Сам Сенька Чалый тоже хорош. Еще кормщиком выбрали! Бражничал неделю, а потом в баню кабацкую занесло, в зернь играть взялся. Да такой фарт у него пошел, что ни закажет, так кости и ложатся. Сотник шальной тут подвернулся, с казной собольей. Сенька и не понял по пьяному делу, что за человек этот Петруха. Обыграл сотника вчистую, затем тот девку гарную на игру поставил, и ту проиграл. Больше в Жиганске его не видели. А вот чего с девкой делать теперь, кормчему невдомек. На промысле девка — к большой беде. Поморы народ набожный. Зимовка впереди! И так приключается хворь душевная среди мужиков, что, злостью обуянные, друг друга в кровь бьют, а тут баба среди них будет! Вот задача! Куда девку сбыть?

Сейчас дело идет к зимовке, бают поморы часами что ни попадя, только бы время скоротать. Вот и Сенька Чалый вспомнил, как довелось схватиться с одним моржом в рукопашную, прямо на воде.

— Выслеживали мы с батей моржа, а тот будто играть с нами вздумал. Подпустит чуть, и в воду ныряет или за льдину схоронится. Потом глядь, а он уже позади лодки крутится. Я в него гарпун метнул да промахнулся. Хорошо что бочка к нему была привязана, а то утопил бы. Долго не появлялся морж, видимо, кормиться на глубину ушел. Хотели с батей уже уходить, а он тут как тут. Подплывает к баркасу и, закинув бивни, повисает на борт. Усы дыбом, а глаза пялит так лукаво, как тот сорванец, случайно нашедший у мамки головку сахара. И давай он баркас раскачивать, а вода так и хлещет через верх, вот-вот утопит. Схватил я тогда его за бивни, потянул из воды, освободил борт, а батя из самопала шибанул и гарпун успел всадить в брюхо. А бивни у него добрые оказались с головы, на полпуда потянули. Батяня за них у голландского купчины товару на десять рублей тогда взял.

— А у нас в Мезени, чтобы морж не баловал у баркаса, дно красной краской малюют. Старики говорят, боится морж красного и уходит.

— А почему коч на берег не ставим? — полюбопытствовал кто-то из молодых.

— Успеется! Время есть. Может, куда еще сбегаем? — молвил кормщик.

Зимовье Надежи Сидора.

Посланный к Прокопу казак обернулся быстро.

— Атаман, вставай! Однако беда пришла! — стал тот с ходу будить Сидора.

— Что еще стряслось! — открыл глаза Надежа и вновь потянулся за черпаком.

На этот раз казаки, отняв брагу, утащили ее в сени. Будь добрые времена, давно поменяли бы атамана, а сейчас желающих нет. Государь, может, и не тронет подневольного казака, а вот воровского атамана для острастки накажет непременно.

— Прокоп сказывал, что эти двое — князья и государевы люди, при них два мужика в услужении. Прибыли издалека, по тайному делу.

— Неужели по нашу душу сыск ведут?! — испугавшись, молвил атаман. — Оборотисты государевы приказчики, но ничего, и мы не лыком шиты! Что еще сведал?

— Сказывал, что князья при добром, дорогом оружии, такое лишь на Москве сыскать можно. Расчет ведут золотниками, без знания дела. Видать, богатая казна!

При этих словах хмель окончательно вылетел из головы Надежи Сидора, но мысли стали путаться еще больше. Его даже не удивили высокие титулы гостей. Видно, страх затмил разум.

— Уходить, хлопцы, надо непременно и срочно! По наши души грешные пожаловали! Сыскали нас государевы приказчики! Я так разумею. Разделимся на два отряда. Одни идут к причалу и выбирают коч, что со снастями на плаву стоит. Берут коч силой и готовятся к отходу. Другие, их поведу я, нападут на государевых приказчиков, отнимут их добро и — ходу на пристань. Особо помните, что из самопалов не палить, саблями не рубить и смертоубийство не чинить. Уйдем, хлопцы, обратно на реку Вилюй, там земли мангазейские, даст Бог, перезимуем и животы сбережем.

Гостевая изба князей Шориных.

Когда лихая братия ворвалась в гостевую избу, на их счастье, князей Шориных не было. Вульф и Игнатий попытались встать на защиту имущества, но, как говорится, были сметены превосходящими силами противника. Повязав защитников гостевой избы, атаман Надежа с умным видом перерыл дорожный письменный набор и, не будучи грамотным, удостоверился в своей правоте лишь солидным видом бумаг за сургучными печатями. Он даже возгордился своей важностью и удалью: шутка ли, каких людей по его душу послали, а он все равно ушел!

— Ну что, выкусили! — молвил гордо атаман, показав сложнейшую фигуру из трех пальцев. — Надежу Сидора так просто не возьмешь!

— Нам только девка нужна, Дарья! — крикнул ему вдогонку Вульф, почувствовав во всем этом какой-то подвох.

Но было поздно останавливать разбойничков, теперь любое противодействие лишь усиливало их прыть. Преступили казачки закон человеческий.

Зимовье Пустозерских поморов.

Мужики возились во дворе. Талая вода еще по весне подмыла баньку, та и просела. Вот и решили лагу под угол подвести да и венец заодно прибавить.

Дарья, улучив момент, скребла столы, лавки, пытаясь хоть как-то освежить прокопченное дымом зимовье. Изменилась дивчина за последнее время, повзрослела, да не годами, а разумом бабьим. От непослушной дочери и неверной полюбовницы следа не осталось. Намучилась дивчина вволю, натерпелась обид и унижений, да и лямка мужичья все же бабе не по плечу оказалась. Ей бы сейчас мужа да детей рожать, а она среди поморов. Ладно что не в блядню угодила, а то полюбовник Петруха запросто мог запродать в пьяном кураже. Да, видимо, Бог смилостивился, к Сидору Чалому угодила. Как и должно монашке, стала проводить вечера в молитвах, истинно раскаиваясь в непутевой своей судьбе. Поморы ее не забежали, да и кормщик все более кряхтел и кашлял в ее присутствии. Но чувствовала девка, что не ко двору она в Жиганах.