Пряный аромат Востока - Джулия Грегсон

– В Индии умирает один из четырех, – сказала Джози. – Мы можем не дожить до старости.

– Если ты умрешь, то я умру вместе с тобой, – заявила Вива.

Нет, она не умерла. Еще одно шокирующее открытие, равнозначное предательству – она смогла жить без сестры, без родителей.

Когда у Джози лопнул аппендикс и ее отнесли на гарнизонное кладбище, Вива много месяцев была одержима мыслью о том, что ее сестра превращается в скелет. Она видела свежую землю на других маленьких могилах; выспрашивала у матери подробности смерти других детей. Какой-то маленький мальчик наступил на змею и потянулся к ней ручонками; другой умер от тифа на следующий день после Джози.

Может, Вива задавала слишком много вопросов? Вполне вероятно. Или, может, маме было просто тяжело видеть ее, так похожую на Джози? Или потому что она какое-то время упрямо отказывалась мириться с тем, что Джози ушла от них. Перед сном она клала на постель пижаму сестры и печенье, чтобы та не осталась голодная, когда вернется. Она шептала молитвы Христу и Деве Марии, она ходила в индуистский храм и возлагала цветы перед статуями богов, сыпала рис, пока вообще не разуверилась во всем.

Вскоре после смерти Джози Виву снова отправили в монастырь. В памяти осталось, что она ехала одна – но разве такое возможно? Для десятилетнего ребенка? Наверняка была компаньонка. Почему не поехала мама? Поцеловала ли она ее на прощание? Все это стерлось в памяти, Виве казалось, что она лжет себе и другим. Фрэнк был прав насчет этого, но теперь она злилась на него за то, что он ткнул ее носом в это; да, именно ткнул носом – в нечто ужасное и непоправимое.

У нее полились из глаз слезы, и она не могла с ними совладать. Нет, не нужно ей было приезжать сюда, она знала это с самого начала, она знала это. Вива кое-как утерла слезы, взяла себя в руки, подавила рыдания, сделав вид, что просто закашлялась. И потом уснула, а проснулась оттого, что соседка похлопала ее по руке. Поезд прибыл на конечную станцию. Она вернулась в Шимлу.

Сойдя с поезда, она какое-то время стояла на месте. Смотрела на деревья, припорошенные снегом, на худых лошадей, накрытых рогожей в ожидании ездоков. Это место она никогда не забудет.

Снежные хлопья упали на ее волосы. Она смотрела, как англичанин, по-прежнему яростно жестикулируя и что-то бубня своей жене, сел в такси и умчался куда-то на холм.

Перед ней на станционном пятачке стояла тонга; в ней, развалившись, сидел парень и пил чай с позеленевшим от холода лицом. Он позвонил в серебряный колокольчик, привлекая внимание Вивы.

– Ты ждать свой сахиб? – спросил он.

– Нет, – ответила она, – я одна. Мне нужно вот сюда, – она протянула ему листок бумаги, – а потом в отель «Сесил».

Нахмурившись, он долго разглядывал схему, нарисованную Мейбл Уогхорн.

– Отель «Сесил» хорошо, – сказал он. – Это не хорошо. – Он вернул ей бумажку. – Нижний базар – никакой английский люди там не жить.

– Мне плевать, – ответила она и, пока он не передумал, сама положила свой чемодан в тонгу. – Я поеду туда. Эта улица находится за китайской лавкой, – добавила она, но он уже схватил вожжи и хлестнул лошадь по крупу.

Они проехали половину пути, когда он обернулся и начал свою привычную игру:

– Обезьяны. – Он показал на серых лангуров, дрожащих от холода на дереве. – Очень большой тигр и лев вон там, в лесу.

Она сидела, замерзшая до немоты.

– Да. Я знаю.

– Завтра я везу тебя в очень специальный поездка за хороший цена. – Он отпустил вожжи и скорчил многообещающую гримасу. Лошадь резво тащила повозку в гору. Она знала свое дело и сотни раз слышала эти слова.

– Нет, спасибо. – Она с трудом узнала свой голос.

Они пересекли оживленную улицу, где англичане шли возле симпатичных домов с деревянным верхом. На билборде висела киноафиша, сообщавшая о демонстрации фильма «Роковая нимфа» в кинотеатре «Гайети». В просвете между домами виднелись снега, горы, леса, скалы.

Теперь лошадь тащила тонгу с усилием, ее дыхание сразу превращалось в белый дымок. Они поднялись на крутой холм, поросший соснами и елями, и оказались на мощенной булыжником площадке, вероятно, излюбленном местом туристов. Родители или няньки водили под уздцы пони, на которых восседали озябшие европейские дети. На узкой площадке над обрывом стоял огромный медный телескоп.

– Я говорить хорошо английски. – Парень переложил вожжи в одну руку, а другой зажег сигарету биди. – Этот сторона очень харош восток от залив Бенгал. Тот сторона, – он махнул рукой с сигаретой, – Араби океан. Очень харош тоже.

Она мельком глянула вниз на две реки, на леса и горы, припорошенные снегом.

– Я не просила тебя ехать сюда, – сказала она ему, испуганная и злая. – Зачем ты привез меня?

– Хороший, безопасный место для мэмсахиб, – обиделся он.

– Я не для этого сюда приехала. – Она снова показала ему адрес. – Вези меня туда, куда я просила.

Он пожал плечами, и они снова спустились по крутой дороге в городок. Оттуда была видна россыпь ярко раскрашенных домиков и лжеготических построек, лепившихся на горном склоне. Казалось, достаточно ветру дунуть сильнее, и все они посыплются вниз. Проезжая по улице, Вива слышала голоса прохожих: высокая, хорошо одетая белая женщина в бело-коричневом твидовом пальто с лисой на шее шла с армейским офицером; чуть поодаль шагали еще несколько военных, но в целом тут было на удивление малолюдно.

Они остановились перед следующим перекрестком. Черная корова с медным колокольчиком на шее безмятежно делала лепешку на углу улицы. Вива перегнулась через край тонги и разглядывала вывески: лавка «Империя», портной Рам, «Армейская одежда», лавка «Гималаи».

– Стой! – Она увидела обувную лавку с вывеской «Та-Тун и Со. Пошив обуви». В витрине были выставлены полуботинки и роскошные сапоги для верхней езды, обувь чукка, бархатные шлепанцы с пришитыми спереди маленькими лисичками. «Пошив по мерке. Носите всю жизнь», – гласила табличка, прислоненная к паре деревянных колодок.

Она опять достала схему.

– Я выйду, – сказала она парню, протягивая ему деньги. – Моя подруга живет за этой лавкой на соседней улице.

Он что-то пробормотал и покачал головой, словно предупреждая ее, что она скоро пожалеет о своей ошибке.

Она немного постояла, собираясь с духом. Справа от нее виднелась опрятная европейская улица, выметенная, с веселыми небольшими вазонами для цветов; ниже, за длинной, крутой и извилистой лестницей начинался туземный квартал, кроличий лабиринт из узких улочек и крошечных лавок, освещенных лампой.

Она спустилась по первому пролету лестницы.

Я сделала ошибку, подумала она, заглядывая в неровную дыру в стене, за которой сидел старик. Двинувшись дальше, она миновала ветхую лавку шерстянщика, где яркие мотки шерсти были укрыты мешковиной для защиты от снега. Озябшими руками она снова развернула листок.