Битва за Лукоморье. Книга 2 - Роман Папсуев

И тут же вскрикнул, согнувшись от жестокого удара под ребра. Ударил его долговязый чернобронник, подскочивший на помощь стражникам. Еще четверо ратников-алырцев со щитами на изготовку стояли чуть поодаль, скучающе наблюдая за происходящим. Им, похоже, подобное было не в новинку.

– Тятька! – тоненько закричала девочка с льняной косичкой.

Миленка, стоявшая рядом с Терёшкой, еле слышно охнула и крепко стиснула руку приятеля. А Терёшка ощутил, как у него сами собой сжимаются от гнева кулаки и в груди делается горячо. Хотя и непонятно было пока, кто тут по здешним законам прав.

Еще чуть-чуть, и парень не вытерпел бы – вмешался, но оба богатыря, переглянувшись, шагнули вперед первыми.

– Что у вас тут деется, люди хорошие? – громко спросил Молчан, раздвигая плечом толпу.

Стало тихо как по волшебству.

Дакшинцы уставились на высоченных незнакомцев во все глаза. Кто – с интересом, кто – с опаской, кто, сразу распознав в них чужаков, от которых неизвестно, чего ждать – враждебно, исподлобья. Чернобронники подняли щиты и на всякий случай положили ладони на рукояти мечей.

Бледнолицый бородач окинул быстрым оценивающим взглядом длиннополые кольчуги Молчана с Яромиром, дорогие сапоги, широкие пояса – и мечи в ножнах, окованных серебром. Не укрылись от его пристального взгляда ни серебряные застежки запыленных дорожных плащей великоградцев, ни перстни с самоцветами. И алырец явно решил, что эти суровые и богатые чужаки – из тех, от кого всяким нищим голодранцам никакого сочувствия уж точно не дождаться, а вот уважение им оказать надо.

– Да вот, извольте видеть, витязи: злоумышление учинилось на честного горожанина, – принялся обстоятельно объяснять «лебедь». – Звать меня Бермята, по батюшке – Догадович, прозвищем – Тугой Кисет. Сам я – здешний житель, держу в городе меняльную лавку, два постоялых двора на торгу – да деньги в рост даю. Корчма эта – тоже моя. Человек я не только в Дакшине уважаемый, и столичные менялы меня знают. А этот тать да смутьян – сосед мне, Онфим-чеботарь[24]. Занял он у меня три златника, с отдачей два месяца тянул, а нынче признался, что ни долг, ни неустойку, хоть режь, уплатить в срок не может. Это, значит, как: сегодня ему должок прости да завтра прости – а там и сам по миру пойди? Вот я и пришел забрать его старшую дочку себе в холопки. Как по закону полагается. Мне как раз девка нужна в прислуги – стряпухе тут, в корчме, пособлять, полы мыть и за свиньями ходить. А Онфим кол из плетня выдернул – да на меня кинулся. Все, кто здесь стоит, – свидетели. Мало того, смутьян этот государя нашего, Гопона Первого Сильномогучего, поносил крамольными словами. Мол, что это за царские законы, раз дозволяют такому твориться. Ну вот сядет в темницу, по-другому запоет!..

Девчонка, которую держал один из верзил Бермяты, вдруг вывернулась, кинулась к отцу, но другой бугай, кривой на левый глаз, остановил ее – ударом огромной ладони наотмашь. Не сильно ударил, но тщедушная горемыка рухнула в грязь с разбитым носом.

По толпе снова пробежал ропот.

– Ой, ратуйте! Онфим правду сказал: звери вы, не люди! – раздался в задних рядах звенящий, рвущий сердце женский вскрик.

– Да ты ошалел, урод? Что тебе малявка-то эта сделала? – один из четверки стоявших чуть поодаль чернобронников тоже потемнел лицом.

Стражник даже подался вперед. Может быть, он и окоротил бы злобного дурня, решившего выслужиться перед хозяином, но его опередили. Кривой бугай полетел в грязь, прихватив по дороге еще одного подручного торгаша и оказавшегося на пути зазевавшегося горожанина, – всегда спокойный Молчан не выдержал, рванулся к кривому и ударил. Тоже не сильно, хоть и был вне себя от ярости – придержал все-таки руку, боясь убить.

– Парень, не лезь под ноги, сами разберемся! – крикнул Данилович Терёшке, заметив краем глаза, что тот, выпустив руку Миленки, дернулся к нему на подмогу.

Бермята Догадович всплеснул белыми рукавами, отпрыгивая в сторону и прячась за спиной высокого слуги. Чернобронники, стоявшие рядом, сначала опешили, но быстро взяли себя в руки и двинулись к Молчану разом, с двух сторон, обнажив клинки и выставив вперед круглые щиты.

– К оружию, братцы! – завопил кто-то из них.

– Эх, пошла потеха! – радостно, от уха до уха, осклабился Яромир, заступая дорогу чернобронникам.

В отличие от алырцев, оружия богатыри обнажать не стали – знали, что коли булатная сталь покинет ножны, прольется много крови. Молчан просто, без затей, раскидывал противников – как в присказке: «Раз махнет рукой – станет улица, а другой махнет – переулочек». Баламут отбивал выпады чернобронников снятым с пояса мечом в ножнах, заодно успевая зубоскалить и работать левым кулаком как молотом.

Очень скоро Гопоновы орлы почувствовали на своей шкуре, что это такое – летать. Удар – и верзила-стражник, прикрывшийся щитом, отправился в полет на две косые сажени[25] в сторону, вопя от боли: тяжелый кулак Яромира разбил в щепки дерево щита и, похоже, сломал незадачливому вояке руку. Мгновение спустя к товарищу присоединился второй чернобронник, с сытой раскормленной рожей и красным носом выпивохи – пытался пырнуть Молчана в бок, но русич сначала ловким приемом его обезоружил, потом врезал кулаком прямо по темечку шлема – и добавил ногой, мощно пнув согнувшегося обжору в пузо. Тот, нелепо размахивая руками, кувыркнулся в воздухе и сбил с ног еще троих нападавших.

Державших Онфима стражников Яромир уложил наземь парой быстрых ударов – те, похоже, даже не сообразили, что произошло, их просто унесло в разные стороны, и очухались они уже в луже у колодца. Последний из оставшихся на ногах чернобронников – тот самый, что пожалел дочку чеботаря – решил судьбу не искушать. Бросил меч и щит на землю и поднял руки ладонями вперед: сдаюсь, мол.

Терёшка даже опомниться не успел. Драка закончилась, едва начавшись.

– Непотребство! Непотребство учинили! – раздался сиплый голос.

Молчан вперил тяжелый взгляд в Бермяту, который, потрясая не знавшим боя кулаком, выглядывал из-за спины единственного оставшегося на ногах верзилы-слуги и шипел:

– На царскую стражу напали, людей покалечили! Ни стыда, ни совести у вас, великоградцев, нет!

– Пущай увечными лекарь займется, – громко сказал Молчан, потирая костяшки пальцев. – Видит Белобог, не хотели мы драки, но ни один русич не стерпит, чтобы дитя малое обижали!

За живое разгневанного Даниловича задело, не иначе. До самого нутра проняло. Обычно он так длинно не разговаривал, а цветистых речей и вовсе избегал.

– Про совесть и стыд заговорил, немочь бледная? Эй, народ честной, а вы-то как гнусь такую терпите? – выпалил Яромир, обводя взглядом толпу горожан. Неподвижную, точно морозом скованную. – Ваши-то стыд и совесть где, а? Или вам всем тут своя рубаха ближе к телу – пусть себе над соседом измываются да уродствуют, лишь бы меня не трогали?