Барабаны осени. Книга 2. Удачный ход - Диана Гэблдон

— Но это неправильно!

Юлисес посмотрел на Брианну с терпеливой улыбкой, но не ответил. Да и что он мог на это сказать? За него все сказали его темные глаза.

— Мне повезло, — продолжил он чуть погодя. — Меня продали… очень дешево, кстати, потому что я был маленьким и хилым, — учителю, которого сообща наняли несколько плантаторов с реки Кейпфир, чтобы он учил их детей. Он должен был ездить из дома в дом, оставаясь в каждом где неделю, а где и месяц, а я ездил с ним, сидя позади него на лошадиной спине. Я ухаживал за лошадью, делал для него все, что было нужно. А поскольку поездки были долгими и скучными, он разговаривал со мной в пути. И он пел… он любил петь, тот человек, и у него был замечательный голос… — К немалому удивлению Брианны, в голосе дворецкого послышалась грусть, но он тут же встряхнул головой, напоминая себе о своих обязанностях, и достал из кармана тряпку, чтобы протереть буфет. — Именно тот школьный учитель дал мне имя Юлисес, — добавил он, снова поворачиваясь к Брианне. — Он немного знал греческий и латынь, и, чтобы развлечься, учил меня читать — по вечерам, когда нас застигала темнота и нам приходилось останавливаться на ночевку прямо у дороги. — Юлисес выпрямился, его неширокие плечи едва заметно приподнялись… это был лишь намек на жест, не более того. — Ну, а когда и тот учитель умер, мне было уже около двадцати лет. И меня купил Гектор Камерон, и открыл во мне разные таланты. Не каждый хозяин стал бы ценить подобные качества в рабе, но мистер Камерон был необычным человеком. — Юлисес осторожно улыбнулся. — Он научил меня играть в шахматы и делал ставки на мой выигрыш, заставляя своих гостей играть со мной. А когда мисс Джокаста начала терять зрение, он отдал меня ей, чтобы я стал ее глазами.

— А как вас звали прежде? Ваше настоящее имя, какое оно?

Юлисес немного помолчал, размышляя, а потом улыбнулся Брианне… но улыбка коснулась только его губ, не задев выражения глаз.

— Я не уверен, что я его помню, — вежливо сказал дворецкий и вышел из гостиной.

Роджер проснулся незадолго до рассвета. Вокруг все еще царила непроглядная тьма, но воздух уже изменился; угли истлели и погасли, покрывшись слоем пепла, и дыхание леса проникло в хижину. Александр исчез. Роджер лежал под потрепанной оленьей шкурой один, жутко замерзший.

— Александр? — хриплым шепотом окликнул он. — Отец Фериго!

— Я здесь. — Тихий голос молодого священника прозвучал как будто издалека, хотя тот сидел едва ли в ярде от Роджера.

Роджер приподнялся на локте, щурясь. Когда наконец сонный туман уплыл из его глаз, он начал кое-что различать в плотных сумерках. Отец Александр сидел, скрестив ноги, выпрямив спину, глядя на квадратное дымовое отверстие в потолке.

— Как вы себя чувствуете?

Шея священника с одной стороны была покрыта темными пятнами засохшей крови, но лицо — насколько мог различить Роджер — выглядело совершенно безмятежным.

— Они скоро убьют меня. Возможно, сегодня.

Роджер сел, прижимая оленью шкуру к груди. Он и без того замерз, а от спокойного тона священника ему стало еще холоднее.

— Нет, — невольно произнес он, но тут же закашлялся, чувствуя, что горло у него забито пылью и золой. — Нет, они этого не сделают.

Александр не дал себе труда возразить.

Он даже не шелохнулся. Он сидел совершенно обнаженный, не обращая внимания на утренний холод, и смотрел вверх. Но потом наконец опустил взгляд и повернулся лицом к Роджеру.

— Вы не выслушаете мою исповедь?

— Я не священник. — Роджер поднялся на колени и неловко прополз по полу, держа перед собой оленью шкуру. — Вот, возьмите, вы замерзли. Набросьте на себя.

— Это не имеет значения.

Роджер не понял, что имел в виду Александр — то ли что холод ему не страшен, то ли ему все равно, священник ли Роджер. Он положил руку на голое плечо отца Фериго. Имело это значение или нет, но кожа Александра была холодной, как лед.

Роджер сел рядом с ним, придвинувшись как можно ближе, и накинул шкуру на них обоих.

От соприкосновения с ледяным телом Александра по его собственной коже побежали мурашки, но теперь это не тревожило Роджера; он наклонился к несчастному, искренне желая хоть немного его согреть.

— Ваш отец, — сказал Александр. Он повернул голову; его дыхание коснулось лица Роджера, глаза преподобного казались черными дырами на бледном лице. — Вы говорили, ваш отец был священником.

— Пресвитерианским. Да. Но я — нет.

Он скорее почувствовал, чем увидел, как Александр слабо махнул рукой.

— В момент острой нужды любой человек может взять на себя обязанности служителя Божия, — сказал он. Его холодные пальцы на мгновение сжали руку Роджера. — Так вы выслушаете мою исповедь?

— Ну, если это… да, если вы того хотите. — Роджер чувствовал себя очень неловко, но в конце концов, это ведь никому не могло причинить вреда, наоборот, это могло помочь… И в хижине, и в деревне, лежавшей за ее стенами, было тихо. Ни звука, кроме свиста ветра в ветвях сосен.

Роджер откашлялся. То ли Александр был готов начать, то ли он ждал, что Роджер сначала что-то скажет?

Негромкий звук его кашля как будто послужил сигналом. Француз повернулся к Роджеру, склонил голову так, что стала видна его светловолосая макушка.

— Прости меня, брат, ибо я грешен, — очень тихо произнес Александр. И, не поднимая головы, сложив руки на коленях, он начал свою исповедь.

Он выехал из Детройта в сопровождении отряда гуронов и с риском для жизни спустился вниз по реке до миссии святой Берты Ронвильской, чтобы сменить служившего там пожилого брата, чье здоровье было окончательно подорвано суровой жизнью.

— Я был счастлив там, — сказал Александр тем легким мечтательным тоном, каким обычно люди говорят о событиях, имевших место многие десятки лет назад. — Это было очень дикое место, но я был молод и ревностен в своей вере. Я лишь радовался трудностям.

Молод? Священник вряд ли был намного старше самого Роджера…

Александр передернул плечами, как бы сбрасывая с них груз прошлого.

— Я провел два года с гуронами и очень многих обратил в истинную веру. Потом я с группой индейцев отправился в форт Стэнвикс, где проходило большое собрание племен тех мест. Так я встретился с Кенньяниси-тхаго, вождем воинственного племени могавков. Он слышал мою проповедь и проникся верой в Святого Духа и пригласил меня отправиться вместе с ним в его деревню.

Могавки до того момента были печально известны среди миссионеров тем, что с большим подозрением относились к христианскому вероучению, так что такое приглашение показалось молодому священнику посланным самим небом шансом. И преподобный Фериго, недолго думая, отправился в каноэ вниз по реке в компании с Кенньяниси-тхаго и его воинами.