Ничего, кроме нас - Дуглас Кеннеди

В город мы, разумеется, выходили, но держались подальше от «сказочного шика и блеска», в котором он проводил так много времени. Я познакомила Тоби с миром нью-йоркского джаза, затащив в «Вэнгард», где мы услышали молодого пианиста по имени Кит Джарретт и были покорены его игрой.

Иногда мы наведывались в «Вест-Энд Кафе» послушать изумительного буги-вуги-пианиста Сэмми Прайса, всегда выступавшего там вечером по пятницам.

За несколько следующих месяцев у меня выработался привычный распорядок: я преподавала в Академии Кина, виделась с Тоби, а раз-другой в месяц заваливалась к Дункану с ночевкой. Даже если он уезжал из города по заданию редакции, у меня был ключ от его квартиры, которую я смело могла называть своим pied-а-terre[106]. Теперь, когда Дункан избавился от своей эксцентричной подруги, навещать его стало легче. Беременность Патриции улетучилась ровно через три дня после того, как Дункан согласился на ней жениться, но за неделю до того, как они должны были отправиться в мэрию на церемонию. У Патрисии внезапно началось сильное кровотечение. Дункан поспешно отвез ее в Пресвитерианскую больницу округа Колумбия.

Осмотрев ее, врач сообщил Дункану, что у нее просто очень обильные месячные. Тут Дункан прямо спросил доктора:

— Вы хотите сказать, что это не выкидыш?

На что врач ответил:

— Молодой человек, либо вы совсем ничего не знаете о женской репродуктивной системе, либо вас ловко провели.

Дункан был джентльменом ровно настолько, чтобы промолчать дня два после того, как Патрисию выписали из больницы. Когда однажды она вернулась с работы, Дункан тихо объявил, что собрал все ее вещи и отвез их в ее квартиру. Патрисия принялась орать, что сдала свое жилье там в субаренду и ей некуда идти.

— Печально, — развел руками Дункан. — Когда в следующий раз соберешься врать мужику, что беременна, определись заранее, где будешь жить, если он прогонит тебя из своей жизни.

К следующим выходным, когда я заехала к Дункану, он уже справился с романтической тоской и почувствовал только облегчение оттого, что больше не имеет с Патрисией ничего общего.

— Такое чувство, будто пуля мимо просвистела, — сказал он мне, как только я появилась в дверях с бутылкой вина в руке.

— А по-моему, ты избежал трех пуль, не меньше. Между прочим, твоя статья про Говарда Ханта просто блеск.

— Я практически прославился, — хмыкнул Дункан. — Пришлось даже выступить на радио, чтобы рассказать об Уотергейте. Теперь вот «Эсквайр» хочет пустить меня по следу Картера. Что ты думаешь об этом парне?

— Незапятнанный, позитивный, необычный — точно не один из вашингтонских аферистов.

— Понимаю, что ты имеешь в виду, но меня беспокоит, как бы Джимми Картер не оказался похож на того персонажа из фильма Фрэнка Капры — славного парня из провинциального городка, который ввязывается в политический цирк и обнаруживает, что в Вашингтоне мечта ничего не значит, что здесь все продается и покупается, все заключают сделки и мошенничают напропалую. Полностью систему не изменить никому и никогда. Мы в Америке обожаем благородных людей, мечтателей с чистыми руками. Беда в том, что они редко появляются, а когда появятся, редко добиваются успеха.

На меня в очередной раз произвели впечатление политическая эрудиция Дункана, его способность вникать в суть дела и предвидеть возможные повороты и изгибы сюжета. Чем больше мы пили, тем больше меня к нему влекло. В ту ночь мой друг был реально в ударе — сказывалось освобождение от нервозности последних недель, так сильно испоганившей его жизнь. Дункану не были свойственны амбиции, основанные на готовности безжалостно переступать через других людей в стремлении пробиться к вершине. Скорее в нем говорила потребность доказать миру — а точнее, самому себе, — что он, отвергнутый ребенок, старший из трех братьев, на которого его родители с детства обрушивали всю свою неудовлетворенность жизнью, чего-то да стоит.

— Знаешь, что сказал мне отец, прочитав материал про Говарда Ханта? «Недурно, но Гэй Тализ[107] сделал бы лучше. Так что вряд ли тебе стоит заниматься журналистикой».

Когда я услышала это, мне почему-то захотелось прижать к себе Дункана, обнять как можно крепче и затащить в койку. Но я остановила себя, так как понимала, что сейчас это неправильно, не нужно ни мне, ни ему. Я чувствовала, что мы оба рискуем влюбиться без памяти, и видела, что Дункан сейчас отчаянно нуждается в эмоциональной поддержке. Но в тот момент у меня не было сил на то, чтобы подставить ему плечо.

Мне требовались секс и душевное ободрение, которое он дарил. Но погрузиться в любовные переживания со всеми их многочисленными последствиями, самым большим из которых был риск отдать свое сердце другому и снова стать уязвимой и беспомощной, нет, я даже мысли такой не могла допустить.

Закурив, Дункан заговорил снова:

— Пока ты была в Ирландии, я закрутил с виолончелисткой, которая училась в Джуллиарде. Энн очень талантливая, и она была предана мне… точнее, нам. Она призналась, что хотела бы построить жизнь со мной. И что же сделал я? Струсил, впал в панику. Разве кто-то может всерьез полюбить меня? Трудного ребенка, как меня всегда называли дома и в школе, да еще добавляли, что я слишком странный, чтобы с кем-нибудь общаться. И вот эта милая девушка увидела во мне то, чем я был на самом деле, и захотела, чтобы мы были счастливы вместе. Разумеется, я ее оттолкнул — просто не смог иначе.

— Перестань себя казнить, — сказала я. — Ты чувствовал, что не готов к тому, что она предлагала. Ведь принять ее любовь означало бы ограничить свои горизонты. Возможно, ты прав — может быть, где-то в глубине души ты поверил всей той безумной чуши, которую вешали тебе на уши родители. Но есть другой ты, который мечтает странствовать по планете, чтобы набраться впечатлений и опыта, он знает, что настоящая любовь и все такое может подождать.

— Но ты-то ее нашла.

Воцарилось молчание. Я закурила и глубоко затянулась.

— И у меня ее тут же отняли. В один миг. Это кое-чему меня научило — единственная надежная и безопасная крепость, какая только может быть, находится внутри нас. И все мы должны принять тот факт, что все, что мы делаем, и все, с кем мы связаны, все это временно, непостоянно.

— И поэтому ты теперь встречаешься с женатым мужиком… это такая защита от постоянства?

— Я никогда не говорила, что он женат.

— Это и без твоих слов понятно. Ясно же, что либо женат, либо у него еще кто-то есть. Иначе почему бы ты сегодня ночевала здесь?

— Я отказываюсь