Влюбленные женщины - Дэвид Герберт Лоуренс

Все это наполнило Гудрун невероятным восторгом. Она сидела на корточках у окна и сжимала руками лицо, находясь в состоянии непонятного транса. Наконец она попала сюда — нашла свое место. Здесь прекратятся ее метания, она затеряется в этих снегах, как маленькая льдинка.

Склонившись над ней, Джеральд смотрел в окно поверх ее плеч. Он чувствовал, что остался один. Гудрун с ним не было. Ее не было, и холод сковал его сердце. Он видел закрытую долину, тупик из снежных завалов и горных вершин, уходящих в небо. Выхода не было. Жуткая тишина, холод и пленительная белизна снега в сумерках обволакивали его, она же продолжала сидеть на корточках у окна, как у алтаря или его подобия.

— Тебе нравится? — спросил Джеральд голосом, прозвучавшим бесстрастно и безразлично. Пусть она хотя бы подтвердит, что находится рядом. Но Гудрун только отвела в сторону нежное безмолвное лицо. И все же он знал, что у нее на глазах слезы, ее слезы, слезы, вызванные странным культом, превратившим его в ничто.

Неожиданно он взял Гудрун за подбородок и приблизил ее лицо к себе. Темно-синие глаза, увлажненные слезами, расширились, словно ее испугали до глубины души. Она смотрела на него сквозь слезы с ужасом и даже с некоторым отвращением. Его голубые глаза с маленькими зрачками были проницательными, но в них было что-то ненатуральное. Губы ее приоткрылись — она дышала с трудом.

Страсть билась в нем, удар за ударом, как звон бронзового колокола — мощно, ровно и неукротимо. Когда он склонился над женщиной, увидел нежное лицо, раскрытые губы, расширенные, словно ее оскорбили, глаза, колени его стали словно из пушечного металла. Подбородок в его руке был невероятно нежным и гладким. Джеральд почувствовал себя сильным, как ураган, руки его превратились в оживший металл — непобедимые и непреодолимые. Сердце билось яростно, как колокол.

Джеральд обнял ее — обмякшую, вялую, безжизненную. Глаза ее со следами слез были по-прежнему расширены, будто она находилась во власти чар. Он же был нечеловечески силен, без единого изъяна — мощный сверхчеловек.

Джеральд приподнял ее и крепко прижал к себе. Мягкая, вялая, расслабленная, она упала на его напряженное, бронзовое, налитое желанием тело — если не удовлетворить такое желание, оно может убить. Гудрун судорожно вырывалась. Сердце Джеральда вспыхнуло ледяным пламенем, он накрыл ее своим стальным телом. Сейчас он скорее уничтожит ее, но не отступит.

Гудрун не смогла противостоять ни с чем не считающейся власти его тела. Она снова обмякла и лежала ослабевшая и вялая, рассудок ее слегка помутился, она тяжело дышала. Ему же она казалась нежной и желанной, способной даровать такую свободу и блаженство, что он предпочел бы скорее терпеть вечные муки, чем вынести еще секунду невыносимых страданий неудовлетворенного желания.

— Боже мой, — сказал Джеральд, обращаясь к женщине, — что же еще будет?

Гудрун лежала неподвижно со спокойным и немного детским выражением лица. Темные глаза смотрели на него. Она была потеряна, только что потеряна.

— Я всегда буду любить тебя, — сказал он, глядя на нее.

Но Гудрун его не слышала. Она лежала, глядя на него, как на что-то, чего ей никогда не понять, никогда: так ребенок смотрит на взрослого — понять нельзя, можно только подчиниться.

Джеральд поцеловал ее, закрыв поцелуем глаза: он не мог больше выносить этот взгляд. Ему хотелось, чтобы его узнали, хотелось какого-то знака, признания. Но она лежала и молчала, бесконечно далекая, похожая на ребенка, над которым одержали верх: ничего не понимая, он чувствует себя несчастным. Джеральд вновь ее поцеловал — он сдался.

— Пойдем вниз и выпьем кофе с Kuchen?[132]— предложил он.

За окном сгущались синие сумерки. Гудрун закрыла глаза, отогнала однообразный образ закончившегося чуда и снова их открыла, чтобы видеть привычный мир.

— Хорошо, — кратко ответила Гудрун, вновь обретая волю. Она подошла к окну. Синие сумерки опустились на снежную колыбель и огромные мертвенно-бледные склоны. Но высоко в небесах излучали розовое сияние снежные вершины, они сверкали как необыкновенные цветущие колосья, распустившиеся в другом, высшем мире, прекрасные и недостижимые.

Гудрун видела их великолепие, она знала о неувядаемой красоте этих огромных пестиков — розоватого ледяного пламени в темно-синем вечернем небе. Она могла видеть их, знать о них, но соединиться с ними не могла. Отброшенная, отъединенная, лишенная высшего света душа.

С сожалением она последний раз бросила взгляд в окно, отвернулась и стала причесываться. Джеральд тем временем расстегнул ремни чемоданов и следил за ней, дожидаясь, пока она будет готова. Его взгляд подстегивал ее, заставляя торопиться.

Когда они сходили вниз, у обоих было нездешнее выражение на лицах и лихорадочный блеск в глазах. Беркин и Урсула уже ждали их, сидя за длинным столом в углу комнаты.

«Как хорошо и просто они смотрятся вдвоем», — подумала ревниво Гудрун. Она завидовала их непосредственности, детской самодостаточности — тому, чего сама никак не могла обрести. Ей они казались сущими детьми.

— Какие вкусные Kranzkuchen![133]— воскликнула плотоядно Урсула. — Просто объеденье!

— Прекрасно! — сказала Гудрун. — Принесите нам Kaffee mit Kranzkuchen![134]— обратилась она к официанту.

И опустилась на скамью рядом с Джеральдом. Глядя на них, Беркин испытал нежность с примесью боли.

— Думаю, место действительно замечательное, Джеральд, — сказал он, — prachtvoll, wunderbar, wunderschön, unbeschreiblich[135]плюс все остальные немецкие определения.

Джеральд слегка улыбнулся.

— Мне нравится, — поддержал он.

Столы из светлого, хорошо оттертого дерева стояли по трем сторонам комнаты. Беркин и Урсула сидели спиной к стене из крашеного дерева, Джеральд и Гудрун — рядом с ними в углу, ближе к печке. Помещение было просторное, с небольшим баром, — как в сельских гостиницах, только попроще: мебели маловато, все из крашеного дерева — потолки, стены, пол, из мебели только столы и лавки, стоящие у трех стен, большая зеленая печь, бар и двери на оставшейся стороне. Окна с двойными рамами, без занавесок. Вечер только начинался.

Принесли кофе — горячий, хорошо сваренный, и круглый пирог.

— Целый Kuchen! — воскликнула Урсула. — Вам принесли больше! Я хочу отведать и ваш.

В доме жили еще люди — всего десять человек: два художника, три студента, супружеская чета и профессор с двумя дочерями — все немцы, как выяснил Беркин. Четверо англичан, будучи новичками, сидели в углу, занимая выгодную позицию для наблюдения. Немцы заглядывали в дверь, обменивались парой слов с официантами и снова исчезали. Время было необычное для еды, поэтому в столовой никого не было — сменив после прогулки обувь, все шли в гостиную.