Приключения Кавалера и Клея - Майкл Чабон

Время от времени поступали предупреждения и сообщения о беглецах из немецких концлагерей, о массовых убийствах в Польше, об облавах, депортациях и приговорах. Однако с весьма далекой и ограниченной точки зрения Джо все выглядело так, как будто евреи его страны, его евреи, его семья, незримо ускользнули в некую складку на ощетинившейся разноцветными булавками карте Европы. И пока зима ползла себе дальше, а тьма вокруг непрерывно сгущалась, Джо все больше и больше обо всем этом размышлял. И в процессе этих раздумий из той коррозии, что уже так давно разъедала его внутреннюю проводку ввиду неспособности Джо сделать хоть что-нибудь для своих матушки и дедушки, горькое разочарование и гнев, который он давно испытывал к флоту, пославшему его на этот долбаный Южный полюс, тогда как ему всего-навсего хотелось сбрасывать бомбы на немцев и контейнеры с одеждой и продуктами на чешских партизан, начало формироваться подлинное отчаяние.

А затем однажды «вечером» ближе к концу июля Джо удалось настроиться на коротковолновую радиостанцию Рейхсрундфунка, направленную на Родезию, Уганду и остальную Британскую Африку. Эта англоязычная документальная радиопередача в радостных подробностях описывала создание и процветание чудесного местечка в Чешском Протекторате, специально разработанного «заповедника» (как назвал его диктор) для евреев той части Рейха. Местечко называлось Терезинштадтским образцово-показательным гетто. Джо однажды бывал в городке под названием Терезин, во время экскурсионной поездки вместе со спортивной группой «Маккаби», членом которой он состоял. Очевидно, это тусклое богемское захолустье преобразилось в счастливый, развитой, культурный город с розовыми садами, профтехучилищами и полным симфоническим оркестром, составленным из тех, кого диктор (по манере похожий на Эмиля Дженнингса, пытающегося подражать манере Билла Роджерса) назвал «интернированными». Последовало описание типичного музыкального вечера в «заповеднике». И вдруг, в самой середине этого музыкального вечера, к ужасу и восторгу Джо, там стал плавать богатый, пусть и бестелесный тенор Франца Шонфельда, его дедушки по материнской линии. Никаких имен диктор не назвал, но Джо совершенно точно не мог ошибиться ни насчет тех чуть хрипловатых обертонов, ни, раз уж на то пошло, насчет выбранного произведения — «Der Erlkönig».

Джо отчаянно силился извлечь смысл из услышанного. Фальшивый тон передачи, скверный акцент диктора, очевидные эвфемизмы, непризнанная правда, лежащая под сущим вздором о скрипках и розах (что все эти люди были изгнаны из их домов и против их воли собраны в это место лишь в силу своего еврейского происхождения), — все это скорее склоняло его к ощущению ужаса. Радость, спонтанная и неразумная, что охватила Джо, когда он впервые за пять лет услышал тонкий голосок своего дедушки, быстро улеглась под растущей неловкостью при мысли о том, что старик поет Шуберта в тюремном городке для аудитории заключенных. Никакой даты радиопередаче присвоено не было, и, пока музыкальный вечер все продолжался, а Джо напряженно обдумывал информацию, он все больше и больше убеждался в том, что пастельная восторженность и обещанное профтехобразование маскируют некую жуткую реальность, избушку на курьих ножках, выстроенную из пряников с леденцами, дабы заманивать туда малых детей и откармливать их для стола Бабы Яги.

На следующий вечер, обследуя частоты в районе пятнадцати мегагерц и рассчитывая на предельно дохлый шанс продолжения вчерашней программы, Джо вдруг наткнулся на радиопередачу на немецком, такую ясную и четкую, что он сразу же заподозрил в ней местное происхождение. Передача была аккуратно врезана в предельно тонкий промежуток частотной полосы между мощной азиатской службой Би-би-си и в равной мере мощной радиостанцией «АФРН-Юг». Если бы тебе только не случилось отчаянно разыскивать хоть какие-то вести о своих родственниках, ты бы наверняка проскочил мимо, даже не заметив этой немецкоязычной передачи. Голос со швабским акцентом и отчетливыми нотками едва сдерживаемой ярости принадлежал мужчине и звучал по-интеллигентски пискляво. Речь шла о том, что условия просто ужасны; все приборы либо вообще не работают, либо без конца ломаются; помещения для личного состава невыносимо тесны; а мораль упомянутого личного состава катастрофически низка. Джо взял в руку карандаш и принялся стенографировать филиппику мужчины. Он представить себе не мог, что могло побудить этого малого в столь открытой манере обнаружить свое присутствие. А затем, совершенно внезапно, с тяжким вздохом и усталым «Хайль Гитлер», мужчина закончил. Джо осталась только трескотня пустых радиоволн и единственное неизбежное заключение: на Льду были немцы.

Именно этого так страшились союзники еще со времен экспедиции Ритшера в 1938–39 годах, когда этот предельно основательный немецкий ученый, роскошно экипированный благодаря личным приказам Германа Геринга, прибыл на корабле-катапульте к побережью Земли Королевы Мод и принялся снова и снова запускать два превосходных гидросамолета «дорнье вал» в неисследованную внутреннюю территорию норвежской заявки, где они посредством аэрофотокамер занесли на карту свыше трехсот пятидесяти тысяч квадратных метров этой самой территории (тем самым впервые применив в Антарктике искусство фотограмметрии). Затем все эти земли были забросаны пятью тысячами стальных дротиков, специально разработанных для этой экспедиции, каждый с элегантной свастикой на конце. Таким образом данная территория была размечена, заявлена за Германией и переименована в Новую Швабию. Первоначальные сложности с Норвегией на предмет столь наглой самонадеянности были надлежащим образом улажены посредством завоевания этой страны в 1940 году.

Джо обул ботинки, напялил парку и пошел рассказать о своем открытии Шэнненхаусу. Ночь выдалась мягкой и безветренной; термометр показывал всего лишь минус шестнадцать градусов Цельсия. Звезды роились на небе в странных южных созвездиях, а вокруг низко висящей луны виднелось яркое голубовато-зеленое кольцо. Водянистый лунный свет лужицей переливался через Барьер, никак его, впрочем, не освещая. Если не считать радиовышек и дымовых труб, торчащих из снега подобно плавникам касаток, ни в одном направлении ничего видно не было. Горы в форме люпинов, выдавленные наружу гребни, похожие на груды гигантских костей, обширный палаточный городок остроконечных сугробов, что лежал к востоку, — ничего этого Джо не различал. Немецкая база могла лежать в каких-то десяти милях по ровному льду, сверкая как карнавал, и все же оставаться незримой. Уже на полпути к ангару Джо вдруг остановился. С прекращением его хрустящих шагов из этого мира словно бы ушел последний звук. Тишина была такой абсолютной, что всякие внутренние процессы в черепной коробке Джо сперва стали просто слышны, а потом сделались поистине оглушительными. Никаких сомнений, тайный немецкий снайпер даже в этом непроглядном мраке запросто смог бы снять Джо просто по реву ливнестока вен у него в ушах, гидравлическому щелканью клапанов в его слюнных железах. Пригибаясь пониже и поминутно спотыкаясь, Дню заспешил к люку ангара. Когда же он к нему приблизился, встречный ветерок принес с собой резкую вонь крови и паленой шерсти — столь сильную, что Джо аж задохнулся. Шэнненхаус не иначе как гальюн или гору ворвани запалил.

— Пшел вон, — рявкнул Шэнненхаус. — Исчезни. Держись отсюда подальше. Иди своего вонючего пса поеби, ублюдок, жидовская морда.